Мишка, наверное, сказал бы, что про любовь.
Светка подходит поближе и осторожно заглядывает в окно. Тата сидит в центре большого, еще дедушкиного, дивана, слева и справа, тесно прижавшись к ней, – Леночка и Настя. Тата положила голову Леночке на плечо, свободной рукой обняла Настю. Молодые люди сидят на полу, Мишка у Настиных ног, Олег – у ног Леночки. Все четверо нежно и бережно гладят большой Татин живот. Что они говорят – да и говорят ли вообще, – Светка не слышит.
Мы, прижавшись к Тате, разговариваем с ее ребенком. Наши руки встречаются на ее животе, наш тихий шепот сливается в нежный убаюкивающий гул, и мы сами не можем разобрать, чьи слова слышим. Мы – как будто феи из старой сказки, мы приносим будущей принцессе наши дары, нашу любовь.
Нам кажется, это справедливо: если у ребенка нет отца, мы все будем ему родителями. Конечно, мы поможем Тате! Пусть она нормально окончит Университет, пусть потом пойдет работать. Мы уже решили: будем сидеть с ребенком по очереди. Это ведь наш общий ребенок, ты согласна, Тата? Пусть он вырастет красивым и умным… пусть у него будет много друзей… и, конечно, интересная работа… и пусть он много путешествует… объездит всю страну… да что страну! весь мир!.. и пусть он будет ученым… и художником… и поэтом… и пусть он будет счастлив… да, конечно, это главное, пусть будет счастлив!
А он ведь обязательно будет, правда? Дитя новой эры, новый ребенок для нового мира, мира без войн, без лагерей, без культа личности, арестов и расстрелов. Он будет жить в таком мире, мы уверены, в прекрасном новом мире всеобщей, пронизывающей все любви. И он будет счастлив. Потому что наша любовь столь огромна, что ее должно хватить хотя бы на одного маленького человечка.
Правда, Тата? Ты ведь тоже в это веришь?
И в ответ Тата обнимает каждого из нас, гладит по голове, еще крепче прижимает к себе – каким-то неведомым, волшебным образом ее рук хватило на всех, – да, она обнимает нас и говорит:
– Конечно, верю. Мы ведь любим друг друга – и это главное.
Приближается август, скоро уже начнут сворачиваться, усыхать листья, пожухнет трава вдоль дачных заборов, потускнеет зелень, недавно еще ярко-изумрудная, полная жизни. Но уже и сейчас улицы то тут, то там преграждают неуспевающие высыхать лужи.
Эх, хорошо было бы прокатиться на велосипеде, и пусть воздух свистит в ушах, ветер приносит прохладу, грязные брызги разлетаются во все стороны, только успевай задирать ноги, проезжая очередное море! Мы бы домчали до дальнего луга минут за десять! Может, даже за пять! А потом бросили бы велосипеды в траву и, счастливые, рухнули и лежали бы, глядя в небо, подставляя тела яркому солнцу, впитывая жар лета.
Эх, хорошо было бы на велосипеде – но как-нибудь в другой раз. Мы все абсолютно уверены – беременной Тате ни к чему велосипедные прогулки. Врачи мы, конечно, никакие, но это мы точно знаем.
– Может, я тогда дома посижу? – сказала Тата. – Что вы из-за меня пешком пойдете?
– Нет-нет, – сказали мы, – это невозможно! Ты же тогда не увидишь дальний луг, наш самый любимый луг, наполненный цветами, жужжанием шмелей, стрекотом кузнечиков! Что значит – следующим летом? Ты же опять уедешь в Коктебель! И к тому же – следующее лето так нескоро, фиг с ними, с велосипедами, пойдем пешком, прекрасная прогулка, нам всем только полезно, правда, ребята?
Да, правда. Мы все согласны, только полезно.
И вот мы идем вдоль дощатых заборов, нет, не глухих заборов, защищающих от чужих глаз и лихих людей, обычных невысоких заборов, ну, штакетник, типа две планки, на них набиты доски, между досками – просвет, такой, что кошка легко пролезет, а временами даже собака. Или волк? Нет, откуда тут волки, ты что! Тоже сказала: волк!
Мы можем заглянуть на любой участок, правда. Только зачем? Там всюду – одно и то же, висят между сосен старые качели, дом с верандой, бочки с дождевой водой, летняя кухня, вытоптанная площадка, иногда – куча песка, детям играть. То же самое, в сущности, у нас – но наши дачи пронизаны памятью о нашем детстве, нашими воспоминаниями, нашей любовью. Мы знаем, что когда на будущий год мы вернемся – на наших участках мы легко найдем следы и этого лета, лета 1969 года, лета нашей любви.
А пока мы идем по улицам, дачники смотрят на нас из-за штакетника. Что они думают, о чем они говорят? Неужели всё еще осуждают длинные волосы у мужчин и короткие юбки у женщин? Неужели перешептываются, что беременным надо скромно сидеть дома, а не выставлять пузо всему поселку напоказ – особенно если отца-то, представляете, никто и не знает! Неужели у наших соседей в голове только давно протухшие глупости, неужели они не хотят распахнуть двери своего восприятия, не хотят протереть тусклое стекло своих заблуждений, не хотят вглядеться в нас – и почувствовать всю силу нашей любви? Поверьте, наша любовь так огромна, что ее хватит на всех!
Ну хорошо, вы не можете, не хотите поверить. Тогда спросите своих детей, маленьких мальчиков и девочек, тех, кому принадлежит завтрашний день. Попросите их спеть самую свежую, самую любимую песню – из того самого мультфильма, с той самой пластинки, песню, что поется на простенькую симпатичную мелодию наших времен. Пусть ваши дети споют, а вы послушайте, это песня про нас, потому что это наше счастье – жить такой судьбою.
И вот мы приходим на луг. Всего-то сорок минут, зато посмотри – какая красота! Видишь, его еще не скосили, вот он – во всей красе! Все как в песне, мы же только что сказали. Ковер – цветочная поляна, сосны вместо стен, а над головой – самый прекрасный, самый синий потолок в мире!
Трава сама ложится под ноги, небо разворачивается перед глазами.
И мы бежим по лугу, а потом, как и собирались, падаем и молча лежим, глядя на солнце, слушая стрекот кузнечиков, жужжание шмелей, шелест травы под ветром. А потом собираем цветы и плетем огромный венок, желтый, синий, красный, не венок – огромную круглую радугу, которую мы, смеясь, возлагаем на огромный Татин живот, и Тата лежит на спине и хохочет, а ее рыжие волосы разметались среди травы лепестками еще одного гигантского и прекрасного цветка.
И мы все понимаем, а кто-то даже говорит вслух, что каждый из нас – как цветок, и все вместе мы точно сплетены в гирлянду, в чудесный неувядающий венок, и мы такие счастливые, и мы еще не знаем, что гирлянды бывают и траурные.
И, сидя посреди луга, мы говорим обо всем этом – о цветах, лете, любви, счастье – ну да, говорим и смеемся, и даже целуемся, совсем немножко, потому что – баба-ах! бум! трах-тарах! – гремит гром, солнце исчезает в тучах, зато вспыхивают молнии, и начинается гроза, резко, будто на небе повернули какой-то кран или даже множество кранов, потому что вода льется отовсюду, со всех сторон неба, и мы бегом мчимся к лесу, даже не потому, что надеемся не промокнуть, а просто так положено – если гроза, надо бежать и прятаться.
Спрятаться, конечно, не удается – от такого ливня и лес не помогает. Светка промокла до нитки при первом же залпе дождя, промокла и сказала себе, что теперь все равно, мокрее не будет. Сказала – и ошиблась. Мокрее, конечно, уже некуда, но стоять полчаса под холодным душем – это увольте! Светка мелко дрожит, мокрое платье липнет, в сандалиях – жидкая противная грязь. Почему-то все вокруг смеются, хотя ей совсем не смешно. Ржут как идиоты, а вроде без пяти минут взрослые люди.