– Это все-таки другое дело, – говорит Света, – вы по-другому его любите, чем Настя.
– Конечно, по-другому. И ты – по-другому. Два разных человека не могут любить одинаково. Это как с электронами – двух одинаковых не бывает. Закон Паули. Помнишь, Олег рассказывал?
Но Света не хочет говорить про закон Паули, она задумчиво смотрит на брата и спрашивает:
– А вот если бы ты влюбился в Настю – ты бы как себя чувствовал?
– Нормально я бы себя чувствовал, – отвечает Мишка, – и вообще, что значит «если бы влюбился»? Я вполне Настю люблю.
– Но это другая любовь! – говорит Света раздраженно.
– Почему ты так думаешь? – отвечает Мишка, широко улыбаясь.
Нет, ничего он не сможет объяснить: слишком еще маленькая. Не будет ведь он рассказывать, как неделю назад, когда белое пятно воланчика окончательно растворилось в сумерках, они с Настей швырнули в траву ракетки, бросились друг к другу и обнялись так, что маленькие холмики ее грудей, набухшие под мокрой от пота футболкой, прижались к нему, Настины пальцы на секунду замерли на его спине, а горячие губы сначала ткнулись куда-то между щекой и носом, но со второй попытки встретились с его губами, пусть и всего на одну секунду, и в темноте не было даже видно – закрыла Настя глаза или нет.
В самом деле, что об этом рассказывать – все ведь там были, Леночка лежала в гамаке, Светка с Татой сидели на крыльце. Все сами видели, чего рассказывать? Да и как об этом расскажешь? Не важно ведь, что было, – важно, что он чувствовал тогда.
А что он чувствовал? Желание? Возбуждение? Нежность? Любовь?
Да, конечно. Все это вместе – и то, для чего еще только предстоит изобрести слова. Вот Настя с Татой филологи, лингвисты – пусть и придумают.
– Чего ты боишься, дурочка? – говорит он, продолжая улыбаться, и Света отвечает очень серьезно:
– Я боюсь все испортить. У вас все так хорошо, а я…
И тут хлопает калитка, Тата с Настей кричат наперебой: Мишка! Светка! Вы где? – и от звенящих и зовущих счастливых голосов, от радостного солнечного света, от ветра в девичьих волосах, от воспоминания о мимолетном поцелуе Мишка находит слова, которых так не хватало, и, уже поднимаясь из-за стола, говорит сестре:
– Да ты пойми: любовью ничего нельзя испортить. Любви никогда не может быть много.
– Пешки – это не орешки, – назидательно говорит Олег, снимая с поля С5 черную пешку. – Не правда ли, дядя Кирилл?
– Посмотрим, посмотрим, молодой человек, – отвечает дядя Кирилл. Ему едва за тридцать, но выглядит он чуть старше – наверное, из-за полуседой хемингуэевской бороды.
Мы сидим на веранде у Леночки. Кирилл Альбертович, дядя Кирилл – дальний родственник Леночкиной мамы – приехал сегодня из города, говорит, взял отгул, говорит – воздухом подышать. Впрочем, какой тут воздух, думает Настя, уже третий час сидят, играют в шахматы.
– Гроссмейстер жертвовал фигуры и пешки направо и налево, – говорит Олег и снимает еще одну пешку с доски.
– Не учите меня жить, – тоже цитатой отвечает дядя Кирилл, поднимая свою ладью, – помните, что у нас было две партии назад? А как учит Маркс, история повторяется дважды…
– Это как же? – спрашивает Олег.
– Один раз как трагедия, а второй раз – как фарс, – подсказывает Миша.
– Нет, – говорит дядя Кирилл, – один раз как трагедия, а второй раз – для дураков!.. Шах!
Олег обхватывает голову руками, а Настя смотрит на него, вглядывается в тонкие черты умного лица, склоненного над шахматной доской, думает: какой он все-таки красивый! Как это я не замечала столько лет? А в этом июне – словно пелена с глаз спала, как только увидела его снова – сразу сердце оборвалось. А ведь еще в феврале, на дне рождения, он меня только раздражал. А когда ушел провожать Тату, я даже на него обиделась.
Так я, наверно, потому и обиделась, что он мне уже нравился! догадывается Настя. Я его приревновала к Тате. Вот глупость! Теперь я даже не понимаю: как вообще можно ревновать? Тем более к Тате! Это же Тата, самая первая подруга, с самого первого курса, Тата, легкомысленная, легконогая, невесомая. Огненной бабочкой она пролетала по коридорам Моховой, и отсвет ее рыжих волос лежал на лицах всех немногочисленных мальчиков-филологов, и губы их помнили вкус ее поцелуев, а руки – хрупкость плеч. Легкомысленная, легкая, воздушная… даже девочки не могли обижаться на нее, и уж тем более странно обижаться Насте, самой близкой, самой любимой подруге.
– Но многократно повторенный фарс, молодой человек, – это и есть трагедия, – провозглашает дядя Кирилл, ставя Олегу очередной мат. Они начинают новую партию, а Настя берет гитару и пытается подобрать песню про кораблик – но уже через минуту Олег говорит: «Зайчик, ты мне мешаешь», – и Настя уходит в беседку, сидеть в одиночестве и грустно перебирать струны.
Я мечтала о морях и кораллах. Я поесть хотела суп черепаший. Ну, а я сижу одна, тут в беседке… пока мой Олег себя развлекает… настоящими мужскими делами.
Насте становится грустно. Она напевает: «То одна зима идет, то другая. За окошком все метель завывает. Ну а я сижу одна тут в беседке и немножечко тебя забываю».
Приходит Тата, садится рядом.
– Грустишь? – бодро спрашивает она.
– Нет, – упавшим голосом говорит Настя, – просто так сижу.
– Чудесно, что ты меня сюда пригласила, – говорит Тата. – Тут у вас замечательно.
– Ну, я тебя каждый год звала! – с легкой обидой отвечает Настя.
– Ты же знаешь – я летом в Коктебель езжу. Ну, когда я налегке, а не как сейчас, – и Тата поглаживает раздутую на животе светлую футболку, – так что и у беременности есть плюсы. Опять же – грудь увеличилась на размер, мне идет. Правда?
Настя поспешно кивает. Она смущается обсуждать с Татой ее беременность – с того дня, как, набравшись смелости, спросила, кто же отец, а Тата ответила, что понятия не имеет. Понимаешь, сказала она, тут у меня сильно больше возможных кандидатов, чем… ну, чем у тебя. И как-то мне не хочется выяснять, с кем это у меня так плодотворно получилось. Какая разница?
– То есть как – какая разница? – удивилась тогда Настя. – Тебе не важно, кто отец ребенка?
– Не-а, – безмятежно покачала головой Тата. – Главное, что это дитя любви, а остальное – неважно.
– Почему – дитя любви? – спросила Настя.
– Потому что у меня по-другому не бывает. У меня без любви ничего не происходит. Пусть маленькая – но любовь.
И вот теперь они сидят в беседке, меланхолическая Настя в обнимку с гитарой и жизнерадостная беременная Тата. Схватив подругу за руки, она прикладывает ее ладони к своей груди:
– Посмотри, правда, больше стали? Скоро будут как у Леночки!
– Я ей всегда завидовала, – говорит Настя.