– Чего хотят? – спрашивает Зябликов, и Борджевский, вслушавшись, переводит:
– Кричат, чтобы мы убирались, они, мол, не мервцы и не туркмены… они, афганцы, англичан не раз бивали – и нас побьют. Мол, здесь начнут, а к вечернему намазу будут в Мерве!
– Это вряд ли, – говорит Туркевич. – Впрочем, пусть себе кричат. Посмотрим, чего запоют, как до дела дойдет.
– А долго еще ждать? – спрашивает Зябликов.
– Тебе, Лёша, не долго: хочешь завтра с нами на тот берег? Генерал Комаров велел рекогносцировку произвести, обещал дать роту закаспийских стрелков.
– Я бы тоже пошел, – говорит Борджевский. – Если надо – буду у нас толмачом.
Ночью накануне вылазки Зябликов никак не может уснуть. Может, придется ввязаться в бой – в его первый бой! Говорят, в бою всегда страшно – только бы не показать виду, держаться молодцом. А если не справлюсь, если испугаюсь? Ведь позор, все увидят – и Борджевский, и Туркевич, и даже солдаты. Нет, лучше погибнуть героем, чем носить клеймо труса.
Сейчас, накануне сражения, всё, что было с ним раньше, в Париже и Петербурге, кажется смешным и неважным. Зябликов вспоминает Еву… да, теперь он понимает, она просто не смогла жить в Санкт-Петербурге. Возможно, первый год холодная снежная зима, влажное жаркое лето, дождливая осень и лишенная ночи весна привлекали ее экзотикой, местным колоритом и гостеприимными, говорящими на французском туземцами. Каждый день преподносил сюрпризы; жизнь в Петербурге была увлекательным путешествием. Но этой осенью Ева уже знала, что следом за дождями приходит беспросветная зимняя тьма. Ледяной ветер и белая снежная крупа в свете желтых фонарей. Конечно, она затосковала по своему Парижу, что в любое время года радует если не теплом, то синевою неба и оранжевым блеском солнца, – затосковала, как тоскуют вечером у костра солдаты, вспоминая вологодскую или тверскую деревню.
В палатку заглядывает Борджевский.
– Не спишь? – спрашивает он. – Выйди на минутку.
Ночной туман скрывает звезды, и только костры слабыми огоньками мерцают в мутной тьме.
– Послушай, Лёша, – говорит Борджевский, – помнишь, мы к отшельнику ходили? Я когда проводнику рассказал, он надо мной посмеялся: мол, отшельник ни с кем не разговаривает, у него что-то вроде обета молчания. Я сначала подумал, разыгрывает меня проводник…
– Ну, или отшельник для белых людей сделал исключение.
– Да, мне тоже в голову приходило, – кивает Борджевский и после паузы спрашивает: – Лёш, а на каком языке мы с ним говорили?
– Как на каком? – Зябликов смотрит изумленно. – На русском, наверное… или нет, кажется, на французском.
– Я-то был уверен, что мы говорили по-туркменски, – вздыхает Борджевский, – а сегодня сообразил: я же не переводил тебе ничего.
– Да, точно, – Зябликов пожимает плечами. – Мистика какая-то… может, нам привиделось? А что он тебе-то говорил?
Борджевский мнется, потом отвечает неохотно:
– Ну, что-то такое восточное… Бог в каждом из нас… или каждый из нас – Бог… каждый мужчина и каждая женщина… не очень хорошо уже помню. А тебе?
– Я вообще не очень понял… вроде действительно что-то про Бога, – говорит Зябликов. – Может, и правда на туркменском?
Полковник Дуглас Лиманс – пышные усы, седая львиная грива, почти юношеская легкость в движениях – поднимает бокал шампанского:
– За Его Величество императора Александра! За Ее Величество королеву Викторию!
Семеро офицеров сидят в просторной армейской палатке. Палатки у британцев получше, чем у нас, в этом им не откажешь. Скатерть постелили прямо на полу, еда – только лепешки и вареное мясо, но зато – две бутылки «Вдовы Клико»… ах, как давно я не пил настоящего французского шампанского!
Провалили мы миссию или нет? – думает Зябликов. – Не удалось лихим кавалерийским наскоком промчаться по позициям афганцев, а потом вернуться и доложить генералу Комарову все, что удалось разузнать, – нас почти сразу окружило несколько сот одетых в тюрбаны и халаты бородатых смуглолицых солдат со старыми ружьями и огромными ножами, куберами. Полковник Туркевич потребовал старшего офицера, и через пятнадцать минут прискакал молодой английский лейтенант и позвал нас отобедать, пообещав после с миром отпустить и нас, и наших солдат. Я решил было, что это ловушка, но Туркевич шепотом сказал, что англичане – не афганцы, им можно верить. Слово джентльмена и все такое прочее.
– Я прошу передать генералу Ламсдену категорическое требование покинуть оазис Пендже. Согласно всем международным договорам, он принадлежит Мерву и, тем самым, России, – объявляет полковник Туркевич.
– Мы все знаем, что Мерв был присоединен Россией в нарушение всех международных договоров, – отвечает полковник Лиманс. – Четыре года назад вы обещали, что не двинетесь дальше проведенных границ и прекратите свою бездумную экспансию в Туркестане. А теперь злые языки в Лондоне говорят, что России нельзя доверять: русские все равно обманут.
В разговор вступает четвертый русский офицер, краснолицый, громкоголосый подполковник Шестаков:
– А что нам оставалось? У нас не было другого выхода! Туркмены грабили наши караваны, нападали на наши форпосты. Гибли люди, страдала торговля. А вы их только подзуживали – нет чтобы навести порядок! Ну, пришлось наводить нам.
– Мерв был между нами буферной зоной! – возражает майор Мейуард. – Как и Афганистан. Вы захватили Мерв и сейчас тянете руки к Афганистану!
– Если Афганистан – буферная зона, тогда что здесь делаете вы? И, кстати, туркмены добровольно присоединились к России, повторяю: добровольно! Ни единого выстрела, ни одного убитого!
– Конечно! Когда ваш Алиханов с казачьим эскадроном явился к воротам Мерва и объявил, что стоящий неподалеку русский отряд – авангард огромной армии, перепуганные туркменские вожди абсолютно добровольно присоединились к России. Не смешите меня!
– Да, это была удачная дипломатическая миссия, – улыбается Шестаков. – А что вы натворили в Афганистане за последние несколько лет? Сначала ваш Робертс чуть не сжег Кабул, а потом вы так увлеклись поддержкой Абдуррахмана против Аюб-хана, что перебили несколько тысяч афганцев. И это – в формально независимом государстве, в буферной, как вы говорите, зоне! Сравните с присоединением Мерва!
– Нам пришлось поддержать Абдуррахмана, – примирительно говорит полковник Лиманс. – У нас не было другого выхода. Надо же было, господа, как-то вас остановить – не то нам скоро придется сражаться на берегах Инда, а не хотелось бы. К тому же вы ведете себя не по-джентльменски: воспользовались тем, что мы воюем в Судане, и забрали себе Мерв.
– Если бы у власти в Лондоне были тори, никакой Судан бы нам не помешал, – бурчит майор Мейуард, – а эти либералы со своим Гладстоном погубят Империю.
– Господа, – говорит Туркевич, – мне кажется, мы прояснили наши позиции и можем отдать должное прекрасному обеду, который не ожидали найти сегодня по эту сторону реки.