Так что мы быстро выхлебали по кружке какао, запихали на заднее сиденье машины Максвелла Хайда большую бельевую корзину, Тоби втиснулся рядом с ней, и мы поехали в Илинг. К тому времени уже наступила полночь. Когда машина тронулась, по всему Лондону начали бить часы.
Машины на Островах Блаженных тоже другие. Ездят они почти с таким же грохотом, как тот летательный аппарат, что я видел в Лоджия-Сити, и меня в них жутко укачивает. Я то и дело сглатывал, во рту у меня стоял вкус какао, и мне приходилось пристально смотреть на темные дома, а потом на темные изгороди вдоль дороги, чтобы не думать о том, как мне худо.
Ехать пришлось довольно далеко. На Островах Блаженных Илинг расположен дальше от Лондона, в сельской местности. Мы остановились в конце улицы, похожей на деревенскую улочку, и… ну, вроде как прислушались к тому, что происходило вокруг. И почти сразу услышали ужас и отчаяние сотен саламандр, запертых где-то в слишком тесном для них месте. После этого нам осталось только тихонько поехать в ту сторону, откуда исходило это отчаяние, пока оно не сделалось почти невыносимым, — и мы нашли это место. Оно было на одной из боковых улочек, открывавшихся прямо в поля. На улочке горел всего один далекий фонарь, при свете которого мы и разглядели двери гаража с тяжелыми висячими замками на первом этаже обветшалого старого дома.
Из-за гаражных дверей исходил настолько сильный поток ужаса и отчаяния, что все мы старались действовать как Можно быстрее. Мы с Тоби выволокли из машины бельевую корзину, бросили ее напротив ворот и откинули крышку, а Максвелл Хайд тем временем трудился над замками, используя свои магидские способности. Он открыл эти двери в два счета. И мы увидели саламандр, присутствие которых чувствовали все это время. Они были в глубине гаража, в двух клетках, каждая величиной не больше земного телевизора, и в обеих клетках саламандр были буквально сотни. Клетки светились и пульсировали — саламандры ползали и карабкались друг по другу, отчаянно пытаясь отвоевать себе чуточку больше пространства. Тоби бросился к ним — и наткнулся на столик со стоявшей на нем статуэткой. Я, бежавший следом, остановился и сумел поймать падающую статуэтку.
— Стойте! — шепнул Максвелл Хайд и зажег нам свой Колдовской огонек.
Очень кстати. Гараж был набит старой мебелью, и на каждой тумбочке, этажерке или столике красовались статуэтки И кружки. Клетки с саламандрами стояли на старом пианино у задней стены, за нагромождением зубчатых ведерок для угля, которые были загорожены несколькими каминными экранами. То-то шуму мы наделали бы, если бы все это снесли!
У меня ноги были длиннее, поэтому я пробрался в глубь гаража, переступая через мебель, и взял ближнюю из двух клеток. Саламандры, которые находились внутри, были так напуганы, что тихо шипели, как будто песок сыпался на железный лист. Пока я пытался передать клетку Тоби, у меня вспыхнули кончики волос и клетка сделалась такой горячей, что я ее еле удерживал. Я шепнул им, что теперь все в порядке, но, думаю, они были в таком ужасе, что не услышали. Я почти перебросил клетку Тоби, а Тоби сунул ее Максвеллу Хайду, который бегом вынес ее и поставил на траву. Вторая клетка была еще более горячей и шумной, и, когда Максвелл Хайд уронил ее рядом с корзиной, трава под ней затрещала от жара. Думаю, ему пришлось пустить в ход магию, чтобы не занялась и корзина тоже. Потом они вдвоем открыли клетки и попытались вытряхнуть саламандр в корзину.
В корзину попала примерно половина. Остальные взобрались по стенкам, пробежали по крышке и разбежались кто куда. Одна взобралась на Тоби и в страхе свернулась вокруг его шеи. Тоби издал придушенный писк, пытаясь не завопить от боли — жглась она изрядно. Еще одна заползла Максвеллу Хайду в штанину. Он задрыгал ногой и затопал, строя гримасы и изо всех сил стараясь не шуметь. Он передал мне клетки, чтобы я поставил их обратно на пианино. Тоби захлопнул корзину, не переставая поскуливать. Пока я осторожно перешагивал через вещи, которые мне были еле видны, я услышал, как над головой поскрипывают доски пола и кто-то разговаривает. Тут я бросил эти клетки, где стоял, и рванул обратно к выходу из гаража в такой панике, что, клянусь, я летел по воздуху. По крайней мере, не помню, чтобы я хоть раз коснулся пола.
Когда я выскочил на улицу, в доме зажегся свет. Я бросился к корзине, подхватил ее и в одиночку запихал на заднее сиденье машины. Тоби шмыгнул следом, пытаясь отцепить от своей шеи саламандру. Мгновением позже Максвелл Хайд нырнул на водительское сиденье, и мы рванули прочь, как профессиональные автогонщики.
Оглянувшись назад, я обнаружил, что Максвелл Хайд каким-то чудом успел присобачить замки на место. Свет теперь сочился из щелей в двери гаража.
— А что будет, если они вызовут полицию? — спросил я.
— Ничего не будет. Большинство людей саламандр видеть не способны, — процедил Максвелл Хайд сквозь стиснутые зубы. — Полиция просто не признает их существования. А, черт! Ник, у меня штанина горит?
— Нет, не горит, — ответил я.
— А мне кажется, что горит! — сказал он. — И вдобавок Хартфордшир — или это Мидлсекс? — теперь по нашей милости наводнен этими тварями!
Назад мы ехали очень интересно. Где-то через полмили саламандра из штанины Максвелла Хайда выползла наружу, и мне пришлось ее ловить, пока она не забралась под педаль. Тут-то я и обнаружил, что на полу машины кишат эти твари. Похоже, половина из тех, что сбежали от нас, попрятались в машине, потому что там было тепло и машина показалась им безопасным убежищем, и они действительно то и дело совались то под тормоз, то под газ, то под еще две педали, которые есть в машинах у них на Блаженных, и мне все время приходилось их оттуда вытаскивать. Вскоре я пожег себе все руки. Максвелл Хайд по пути непрерывно и страшно бранился, призывая всякие ужасы на головы ведьм, старьевщиков и контрабандистов, которые завозят саламандр, и с бранью отшвыривая ногами самих тва-рюшек. Неудивительно, что те саламандры, которые сидели в корзине, оставались достаточно испуганными, чтобы корзина начала потрескивать и дымиться. Когда я оглянулся, чтобы приказать Тоби успокоить их, то обнаружил, что он спит, положив голову на корзину, а саламандра, которая была у него на шее, свернулась вокруг его уха.
И тогда я принялся петь этим заразам колыбельные. Это было единственное, что пришло мне в голову. Я перебрал все самые успокаивающие песни какие знаю. Начал я со «Спи, моя радость, усни», потом перешел к «Сурку», потом к «Баю-баюшки-баю» — но тут Максвелл Хайд перестал браниться и принялся давиться хохотом, так что я переключился на шотландские песни с их усыпляющими завываниями, но шотландские как-то не пошли, и я вернулся к «Спи, моя радость, усни», потому что она подействовала лучше всего. «Спи, моя радость, усни, — тянул я, — в доме погасли огни, мышка за печкою спит, месяц в окошко глядит…» Все-таки Моцарт — это вещь! Чем дольше я пел, тем больше саламандр выползали из-под обшивки, из закоулков и кармашков на двери и усаживались, глядя на меня. К концу поездки я был укрыт ковром из саламандр, и их огненные завитки пульсировали и вибрировали, как будто саламандры самозабвенно мурлыкали. Те, что в корзине, были не так довольны, но, по крайней мере, они тоже успокоились.