– Что с твоими руками?!
Черт! Я быстро прячу руки за спину, но уже поздно: он заметил, что с ними произошло, и он шокирован. Я его понимаю – зрелище и правда неприятное, кожа сошла местами до мяса. Я вздыхаю – теперь мне не отвертеться, придется все ему объяснить.
– Обгорели. Я бежала сюда по крышам и провела на солнце десять минут. Я говорила тебе, что быстро сгораю. Но это совершенно не страшно. Это пройдет…
Он подходит ко мне вплотную и осторожно берет мои покалеченные руки в свои. Смотрит на них молча, осторожно поглаживая неповрежденную кожу на ладонях. Его мягкое прикосновение очень приятно – кажется, что оно успокаивает жар в раненых участках. Он поднимает на меня глаза:
– Больно?
Я не могу его обманывать – все равно не получится. Да и мне приятно, на самом деле, что он меня утешает. Приятно проявить рядом с ним настоящую слабость – как и положено женщине. Я честно признаюсь:
– Да. Это одна из немногих вещей, от которых нам действительно больно. Но это пройдет – я же сказала.
– Когда? – Его голос звучит резко.
Я пожимаю плечами:
– Вечером. Я доберусь до дома, поем… И все заживет.
Его глаза непроницаемы:
– Ты собираешься терпеть эту боль до вечера? Представляю себе, какая это боль, если ТЫ ее чувствуешь… Ты с ума сошла?
– Влад, это ерунда. Ничего страшного. – Я пытаюсь отнять у него руки и, как назло, задеваю одной из ранок за ремешок его часов, из-за чего непроизвольно кривлюсь от боли. Он вопросительно поднимает бровь. – Ну ладно, это действительно неприятно. Но ничего такого, что я не могла бы потерпеть до вечера.
– Ты должна идти домой – прямо сейчас. – Он настроен решительно.
– Глупости. Я не оставлю тебя здесь одного – снова.
Он упрямо возражает:
– Со мной ничего не случится.
– Ты ведь сам понимаешь, что я не могу уйти? – Я выразительно киваю в сторону мертвого тела в туалете.
Влад молчит – он знает, что я права, но не хочет со мной соглашаться. Заботится обо мне. Мой прекрасный смертный защитник…
Неожиданно он отходит от меня и спрашивает:
– Чтобы раны зажили, тебе нужно поесть – верно?
– Да.
Он смотрит на меня задумчиво и при этом запускает руку в задний карман джинсов. Отходит от меня дальше еще на один шаг. Отворачивается и смотрит через плечо… Как-то странно он себя ведет. Что он там еще придумал?
А потом его невидимые для меня руки делают одно резкое движение, и он непроизвольно крякает от боли.
И в эту же секунду коридор наполняется запахом свежей, горячей человеческой крови – запахом, от которого у меня мгновенно пересыхает во рту и выдвигаются клыки.
Чертов идиот, что он сделал?!
Влад стремительно подходит ко мне и протягивает руку – на ладони у него глубокий порез, крови много, она течет между пальцев на запястье. Он смотрит мне прямо в покрасневшие глаза:
– Пей.
Я качаю головой. Он понятия не имеет, что предлагает мне, – я и так-то от одного запаха ЕГО крови с ума схожу, а он хочет, чтобы я ее пила…
– Марина, не будь дурой! Тебе нужно попить.
Я пячусь от него, прижимаюсь спиной к стене. Закрываю глаза, чтобы не видеть его, его кровоточащей руки. Если бы я могла еще перестать чувствовать запах.
Не открывая глаз, я говорю сквозь сжатые зубы:
– Уйди. Выйди в другой коридор. Отойди от меня! – Он не двигается с места – я знаю, потому что запах все так же близок ко мне. И он усиливается, потому что крови все больше… – Уйди, кретин, я могу тебя убить!
Вместо того чтобы послушаться, этот сумасшедший делает еще один шаг вперед – теперь он стоит прямо рядом со мной и говорит мягко и ласково:
– Ничего ты мне не сделаешь. Пей, дурочка.
У меня нет выбора – он слишком близко. И он не отвяжется. Да я и не могу больше терпеть. Некоторые вещи вытерпеть невозможно.
Я опускаюсь на колени, прижимаюсь губами к его ладони и пью.
Боже, какое же это наслаждение… Я так давно не пила крови живого человека. Это ни с чем не сравнимо – это самое большое удовольствие, доступное моему племени. Но сейчас случай вообще особый. Я пью не просто горячую, живую, хранящую ритм человеческого сердца кровь. Это кровь Влада – человека, в котором для меня по определению все – самое лучшее. И кровь самая вкусная.
Я пью осторожно – делая все возможное, чтобы не коснуться его зубами, чтобы ни в коем случае не укусить… Но я пью жадно. Все-таки я вампир. И для меня нет способа глубже почувствовать человека, кроме как попробовать его… Я всегда мечтала слиться с Владом полностью, и вот наконец это случилось. Я попробовала его кровь, и теперь я едина с ним, как никогда. Для меня нет большего счастья.
Нет. Есть! Для меня есть счастье большее, чем пить его кровь. Любить его – куда большее счастье. Более глубокое и острое наслаждение…
Я отрываюсь от его руки и поднимаю лицо, чтобы посмотреть на него. Он бледен, на лбу у него пот, под глазами тени, и сами глаза как-то странно блестят.
Я бросаю взгляд на свои руки – кожа на них полностью зажила. Сколько же я выпила? Должно быть, слишком много. Конечно, черт подери, он бледен. Я чуть не убила его… Что я наделала?!
Исполненная отвращения к самой себе, я пытаюсь отстраниться от него. Но Влад удерживает меня, обхватив раненой рукой за подбородок. Он смотрит на меня, на мое перепачканное его кровью лицо и улыбается – этой своей мальчишеской, легкой, живой улыбкой, и говорит с легким вздохом:
– Вау.
Ну да – я знаю, о чем он. В поцелуе вампира много чувственного – мы убиваем нежно. Во всем, что мы делаем, смерть неразрывно связана с наслаждением.
Я закрываю глаза – я чувствую себя страшно виноватой перед ним.
А он опускается рядом со мной на колени и целует в губы:
– Я люблю тебя.
Мы сидим на полу в коридоре, обнявшись, и ждем приезда милиции.
Редкий случай в нашей жизни: Марина спит, а я не могу уснуть.
Она устала и много пережила за день. И вообще, ей необходим отдых – вампирам тоже нужно иногда спать. И я, конечно, сильно измотался. Но мне не спится. Слишком взбудоражен. Слишком устал: есть такой феномен – иногда так устаешь, что уже от усталости не можешь заснуть. И еще мне много лезет в голову разных разрозненных, мелких и серьезных, тривиальных и страшных мыслей.
Она лежит рядом со мной на кровати, повернувшись на бок и трогательно подложив ладонь под щеку. У нее такое спокойное, невинное и счастливое лицо. В часы бодрствования она такой не бывает – Марина все время настороже, контролирует себя, и в ее чертах из-за этого есть некоторая холодность. Отстраненность. Она все время осознает свою вампирскую сущность, и это сказывается на внешности. Но сейчас, во сне, она полностью расслаблена, и ее лицо стало мягче. Нежнее. Человечнее. В эти минуты мне очень легко представить себе, какой она была… при жизни. До обращения. И я думаю – невольно, потому что мысль это довольно ужасная… Я вот питаю сильнейшую и заочную ненависть к ее создателю, к ее убийце. К вампиру, который похитил у нее земное счастье и обрек, против воли, на существование в мире теней. Я его ненавижу, и я охотно убил бы его, будь у меня шанс, – хотя вообще мне, конечно, легко рассуждать об этом абстрактно, а на самом деле, кто знает, хватило ли бы у меня силенок совершить убийство? И даже не физических сил, а моральных. Способен ли я кого-то убить на самом деле? Ладно, вампира – это в принципе трудно… Но вообще – совершить убийство. Это же все-таки не игрушки, не просто так словами бросаться – «убил бы»… Но я все равно думаю, что этого подонка я бы убил. Захотел бы убить – точно. Но при этом я не могу не думать и о другом… Если бы Этьен Дюпре не обратил Марину в далеком 1812 году, я бы ее никогда не узнал. Она прожила бы свою обычную, счастливую человеческую жизнь, и состарилась, и умерла. По-настоящему, безвозвратно. За много лет до моего рождения.