В вечер накануне своего убийства.
Ну вот в моей голове что-то и прояснилось. Правда, слишком поздно для того, чтобы принести хоть кому-то хоть какую-то пользу.
Потому что Лина уже подошла к нам и, любезно улыбнувшись Марине, говорит:
– Не так быстро, Марина. Вам пока рано уходить. У «Лиги» к вам есть еще вопросы.
Марина смотрит на нее бесстрастно, и уголок ее рта кривится в улыбке:
– У «Лиги»?
Ангелина кивает, продолжая улыбаться:
– Да, так называется наша организация. «Лига наследников Ван Хельсинга». – Ее миловидное лицо вдруг искажается от ярости, и она выкрикивает: – Иди на солнце, тварь!
И сует Марине в лицо распятие, которое держала за спиной.
Момент, наверное, задумывался как очень драматический – в фильмах про вампиров Марине полагалось бы в этом месте ужасно взвыть, отшатнуться и, возможно, даже воспламениться. Но жизнь – не кино. И Марина в ответ на этот эффектный выпад делает удивленное лицо и заливается веселым смехом.
Я ее понимаю – что еще можно сделать в такой ситуации? Это все так абсурдно, что могло бы и меня рассмешить… Если бы только я не видел краем глаза, что распятие в руках блондинки – не единственное оружие, которым располагает эта кучка сумасшедших. В руке у охранника – пистолет Макарова. Надо думать, с серебряными патронами. А в руке у Михалыча блестит нож. Тоже, надо думать, серебряный.
«Лига наследников Ван Хельсинга». Мне было бы трудно уложить этот бред в голове, если бы вся моя жизнь на протяжении последнего года не проходила на грани между реальностью и самыми дикими фантазиями. В мире, который теперь реален для меня, в мире, где живут и действуют вампиры, должны быть и охотники на них. Странно было бы, если бы таковых охотников не существовало. И вот – они есть. ЛНВХ – «мы сделаем мир лучше и чище». Эти психи не пылесосы продают – они, видите ли, на вампиров охотятся… Выслеживают их, что ли? И… убивают?
Марина перестает смеяться, но улыбка не сходит с ее лица, а в голосе звучит явная издевка:
– Ангелина, что вы, собственно, имеете в виду? И зачем мне распятие?
Ох, не надо ей было этого говорить – злить сумасшедших опасно. Я понимаю, она пытается сделать вид, будто не имеет представления о том, что тут на самом деле происходит. Нормальная политика, если бы можно было убедить этих людей в том, что она не вампир. Но только ведь эти уроды заранее уверены, что Марина – нежить.
Они и про Степу Малахова так думали. И про Олега Шавырина? Ну конечно. Они приняли их, модников дебильных, за вампиров. Эта самая Лина их лично, видимо, «проверила». И они их убили… Серебром. Серебряным ножом, который настоящего вампира не убьет. Но человека убивает так же, как всякий другой нож.
Интересно, понимают ли они, что ошиблись?
И провели ли работу над ошибками?
Знают ли они, как можно убить вампира на самом деле?
На загорелых щеках Лины появляется густой румянец – смущения? Стыда? Досады? Ее рот кривится в какой-то крайне неприятной гримасе. Она бросает распятие – за явной неэффективностью. Но своей агрессивной позы не меняет. Она наступает на Марину, подталкивая ее к границе между эфемерной тенью от стеклянной крыши и открытым солнцем.
Марина в самом деле отступает на шаг назад – все еще пытается сделать вид, что не понимает ситуацию.
Ангелина шипит ей практически в лицо:
– Ладно, распятие на тебя не подействовало. Но солнце должно. Иди!
Марина, сохраняя недоуменное выражение, делает еще пару шагов и выходит на солнце. Ее белоснежная кожа – открытые руки, плечи, лицо – на ослепительном свету становится еще белее. Она вся словно уходит в сияние – красивая, как никогда.
Я ЗНАЮ, что вот так сразу с ней ничего не случится. Но мое сердце все равно обрывается в груди. Она бросает на меня короткий, почти умоляющий взгляд. Что она хочет мне сказать? Чтобы я не волновался за нее? Чтобы не дергался – она все разрулит? Что она задумала? На что рассчитывает?
И что в этой ситуации могу сделать я?
Марина вопросительно смотрит на Ангелину:
– И как, по-вашему, должно подействовать на меня солнце? Вряд ли я на солнце буду более склонна брать у вас взятки.
Ангелина издает невнятный крик – в нем слышится ярость бессилия.
Михалыч бросает на нее растерянный взгляд:
– Она же должна была воспламениться, нет?
Господи, Михалыч… Как его-то, интересно, сюда занесло? Какого черта он, столько лет работавший с Грантом, решил за вампирами гоняться?
Ну правильно – он работал с Грантом, и Грант его уволил. И заменил на Марину. Ясно, что Михалыч ее возненавидел. И ясно, что чему угодно мог про нее поверить. Особенно если это нашептала белобрысая дрянь… Которая ему, наверное, дает себя трахать – иначе почему он на нее смотрит, как верный пес? Иначе почему он вообще в такое дерьмо ввязался…
Выведенный из ступора этой мыслью, я подаю голос:
– Михалыч, что происходит, а? Просвети меня. По-моему, это бред какой-то.
Михалыч смотрит на меня затравленно – но отчасти с жалостью, словно я несмышленыш, который впутался в дела взрослых.
– Влад, ты что, ничего не знаешь, что ли? Эта твоя сука – вампир.
– Чего?! – Надеюсь, это прозвучало убедительно.
Михалыч сурово кивает:
– Вампир. Самый настоящий.
– Михалыч, тебе пить надо меньше. Какие, на хрен, вампиры?
Ангелина разворачивается ко мне – взгляд ее холоден и презрителен:
– То, что у тебя, кретина, не хватило ума понять, что твоя шлюха – мертвец, это твоя проблема. Мы имеем дело с фактами. Вампиры существуют. И их надо уничтожать. Наша организация занимается этим уже больше ста лет.
Я снова слышу за спиной Маринин смех:
– Уничтожаете вампиров больше ста лет?! Это в самом деле звучит… даже не как бред, а как какой-то детский лепет. И как же вы их определяете? Распятие… Солнце… Это все мифы, которые даже на интернет-форумах никто уже давно всерьез не воспринимает.
Она стоит на солнце уже пять минут, как минимум. Я вижу, что кожа ее начинает краснеть. Скоро ей станет больно.
И скоро эти психи тоже заметят.
Уже заметили.
Ангелина смотрит на Марину внимательно, чуть прищурившись, и указывает на красные пятна, появившиеся на ее обнаженных руках:
– Ну, похоже, на этот раз мы не ошиблись.
Маринино лицо, которое я знаю в тысяче выражений и все их люблю, становится вдруг страшным – звериным: таким, каким оно было в тот вечер, когда она рассказывала мне правду о себе. После того как они увидели это лицо, блефовать ей уже бесполезно. Но она все равно пытается: