* * *
Несколько дней спустя. Подольск. Убежище
В железную дверь отсека под номером «три» тихо, но настойчиво стучат.
– Игорь Владимирович! – слышится из-за нее.
Колесников, тихо матерясь, с трудом отрывает от сложенных на деревянном столе рук бритую, похожую на бильярдный шар голову. Он тупо смотрит в пространство, отмечая про себя, что просыпаться с каждым разом становится все труднее.
Колесникову уже под шестьдесят, но, несмотря на годы, хватку, а главное силу, он не растерял. Любой желающий может убедиться, что, несмотря на выпирающий из-под «афганки» живот, пудовые кулаки Бати все так же крепки, а назвать его «дедом» или «стариком» никому в Убежище и в голову не придет. Разве только глубокие морщины избороздили его лицо, но взгляд у Колесникова все такой же: цепкий, внимательный, настороженный, как и двадцать лет назад.
Батя растирает виски, разгоняя остатки сна. Перед его глазами все та же убогая комнатенка со стенами, обклеенными пожелтевшими газетами и вырезками из журналов. Взгляд Колесникова фокусируется на выцветших фотообоях с изображением леса – давнем подарке поисковиков.
Он протягивает руку, точно цепляясь за ускользающий момент – картину, где, уверенно пробиваясь между каменных глыб, бежит поток с обжигающе ледяной водой.
Батя почти слышит журчанье ручья, щебет птиц. Он глубоко вдыхает, словно пытаясь наполнить легкие утренней свежестью, но вместо этого его нос улавливает запах гнили и сырости.
Очередной мираж из мира снов плавно переходит в мир настоящего – когда думаешь, как прожить еще один день и не сдохнуть. А серые тени, восставшие из потустороннего мира, оборачиваются изможденными лицами мужчин и женщин, детей и стариков с бледной кожей, напоминающей тонкий пергамент, натянутый на оскаленные черепа.
Сложнее всего видеть их глаза. Пустые глаза осознавших, что дальше – только смерть. Еще живые, но уже превратившиеся в мертвецов, обреченных гнить в этом подземье…
Стук повторяется, на этот раз громче. Протерев тыльной стороной ладони красные, воспаленные глаза, Колесников тяжело смотрит на дверь, точно желая испепелить взглядом незваного гостя, осмелившегося нарушить глубокий сон, больше похожий на забытье.
– Игорь Владимирович! Это я… – конец фразы тонет в шуме легкой возни. – Да отстань ты! – глухо доносится из-за двери. – Разрешите войти?
– Чтоб тебя, Арсеньев! – зычно отзывается Колесников, узнав по голосу начальника СБ Убежища. Батя опирается кулаками на стол. – Ведь просил же – не беспокоить! Обожди!
Встав и затянув расслабленный ремень, Колесников, чуть покачиваясь, оправляет куртку. Затем, заметив на столе россыпь бледно-розовых таблеток, смахивает их в открытый ящик стола.
«Нечего им знать о моих пристрастиях, – мрачно думает Колесников. – А без таблеток теперь уже никуда – не заснуть. А вот морду побрить не помешает».
Батя проводит рукой по седой трехдневной щетине.
– И так сойдет… Заходи!
Дверь отворяется, в проеме появляется фигура чуть сутуловатого мужчины лет тридцати пяти, одетого в потертую «цифру». Перед ним, загораживая проход и корча страшные рожи, влезает парень.
Он умоляюще смотрит на Колесникова, беззвучно раскрывает рот и так сильно трясет головой, что сторонний человек, не знающий привычек глухонемого помощника начальника Убежища, мог бы забеспокоиться о сохранности его шеи.
– Оставь его! – произносит Батя, делая знак рукой. – Пусть проходит!
Подождав, пока парень закроет за ним дверь, Арсеньев, приглаживая рукой зачесанные назад жидкие волосы и чуть улыбаясь щербатым ртом, говорит:
– Извиняй меня, Батя! Разбудил?
– А… чего уж там! – Колесников отмахивается. – Проходи, давай, начальнику службы безопасности я завсегда рад.
Мужчина проходит внутрь отсека и застывает перед столом, бросая неуверенные взгляды на Колесникова.
– Садись, не стой как бедный родственник! С чем пожаловал, Арсеньев? – рявкает Колесников.
Посетитель, мысленно приготовившись к худшему, с шумом выдыхает. За все эти годы он досконально выучил все варианты настроения Колесникова. И если вместо обычного: «Иди-ка сюда!» или окрика «Твою-то мать!» он обращался по фамилии, то свинцовые тучи тяжелого характера начальника Убежища посерели.
Эсбешник окидывает взглядом стол, отмечая про себя, что после вчерашнего совещания, затянувшегося далеко за полночь, на столешнице все еще лежат смятые карты и порядком выцветшие схемы.
«А старик-то опять «колесами» закидывался, чтобы уснуть, – думает Арсеньев, замечая раскрасневшиеся глаза Колесникова и легкое дрожание пальцев. – Не бережет он себя. Интересно, как долго еще протянет?..»
От крамольных мыслей его отвлекает хриплый голос.
– Будешь? – Колесников, наклонившись, открывает отделение в столе. Чуть порывшись, он нарочито небрежно брякает на стол флягу в изрядно потертой кожаной оплетке.
– Не откажусь! – охотно соглашается эсбешник.
– Еще бы ты отказался! – ворчит Колесников, выставляя на стол пару стопариков. Задержав взгляд на посетителе и хитро улыбнувшись, он шутит: – Это тебе не местное пойло из грибов, а коньяк тридцатилетней выдержки! Помнишь, чем ему обязан?..
Арсеньев навсегда запомнил ту историю – когда лет семь назад поисковый отряд, обшаривая новые территории, наткнулся на сгоревший при Ударе винно-водочный завод.
В подвалах обнаружились хорошо сохранившиеся запасы, ставшие теперь бесценными. А еще Арсеньев вовремя подсуетился. Будучи тогда всего лишь рядовым поисковиком, он из кожи вон вылез, но сумел с друзьями заныкать несколько ящиков, сокрыв их от сдачи в пункт приема.
Хорошо понимая, что ему грозит за подобное деяние, Арсеньев, тем не менее, осознавал, что это его единственный шанс вылезти из той клоаки, того радиоактивного, полного опасностей ада поверхности, куда его забросила судьба. Подмазать кого надо, и вот его уже ждет теплое местечко в «недрах» Убежища.
Тогда-то его и приметил Колесников. Арсеньева сдали его же завистливые подельники. Но Батя твердо решил заиметь своего, «прикормленного человечка». Пользуясь властью, Колесников отмазал поисковика и вскоре «убрал» не слишком сговорчивого и имеющего свое мнение, теперь уже бывшего начальника СБ Убежища, поставив на его место Дмитрия Арсеньева. И, как показали события трехлетней давности, не зря…
Налив себе и Арсеньеву, Батя, поглаживая длинный рубленый шрам на голове, тяжело смотрит на эсбешника. Тот знает, что начальник любит потянуть время, заставляя человека понервничать и, что называется, «раскрыть карты». Хороший психолог.
– С чем пожаловал? – вновь спрашивает Колесников. Исподлобья глядя на эсбешника, он наливает себе еще одну порцию.
Арсеньев, едва не подавившись и чувствуя, что коньяк, как говорится, «в горло не идет», тем не менее залпом осушает стопку и выпаливает: