И напрасно Даут возмущался и взывал к Всевышнему и Справедливому. Его никто не слышал и не желал услышать. И тогда он отошел к большим камням в сотне шагов, и, привалившись к ним спиной, тяжело задумался.
Время от времени порывы ветра окропляли лицо Даута солеными брызгами разбившихся о камни волн. Эти капли смешивались с той влагой, что обильно выделялись из глаз отчаявшегося мужчины и, обнявшись, стекали по углубившимся морщинам на некогда волевом лице одного из мудрейших слуг Орхан-бея.
Сколько трудов, сколько усилий, ума и изворотливости!.. И что же? Не нужный и гонимый. Перед лицом бескрайнее темно-синее море. За спиной темно-серые камни. Над головой натягивающее ночное покрывало небо, а под ногами…
– Если ты так и будешь бродить по колено в воде, то навсегда испортишь свои прекрасные сафьяновые византийские сапожки.
От неожиданности Даут передернул плечами и даже присел в пенящуюся прибойную волну.
– А еще испортишь и прекрасные византийские шальвары…
– Хаджи Гази Эвренос! Твой ли голос я слышу?! – едва покрывая шум вечерней волны, промолвил Даут.
– Неужели ты мог забыть мой голос, дорогой друг Даут?
И от этого просто сказанного «дорогой друг» тот разрыдался, как малое дитя.
* * *
Даут решительно отказался от крепкого вина, которое великий воин Хаджи Гази Эвренос предложил ему для того чтобы согреться и прийти в себя.
Вино отдалило бывшего начальника тайной службы осман от повелителя, от братьев, от веры. Оно бросило Даута в слабость и отупение. Оно едва не погубило его и оно… спасло Даута.
– …Я настолько вошел в доверие к этим монашествующим воинам Афона, что они позволили мне готовить для них пищу.
Даут остановил свой подробный рассказ и вытер лицо душистым льняным платочком, что подали ему слуги Эвреноса после того как поставили на стол все необходимое. А еще утопили гостя в большой шелковой подушке, на которой было так удобно сидеть на полу шатра за традиционным низким османским столом. Отсюда было вдвойне приятнее смотреть на знаменитого воина, славного многими подвигами и прежде всего захватом крепости Цимпы. На того, кем восхищался сам Орхан-бей, и кого любила большая часть разношерстной османской армии. При этом Даут не забывал о том, чтобы весь его рассказ постоянно кружился вокруг знаменитого «господина в синих одеждах», что был так памятен Хаджи Гази Эвреносу по счастливому стечению обстоятельств его пребывания в плену во владениях герцога наксосского. Того самого господина, что стал со временем известным каждому осману как «синий шайтан» и которого сам Орхан-бей возвел в Шайтан-беи.
«Эвренос должен помочь мне. Ведь именно «синему шайтану» он обязан своими необычными приключениями, что так приблизили его к бею всех османов и сделали его знаменитыми. Он должен помочь и мне и «синему шайтану». Он должен. Должен».
С этой мыслью Даут и продолжил рассказ о том, что случилось с ним с того самого времени как он отправился с воинами-гази смывать кровью врагов со своей души грязные пятна, в которых повинен он сам.
Это было долгое повествование, во время которого опытный в придворных играх и сам отчаянный искатель приключений молодой, но всеми уважаемый Хаджи Гази Эвренос слушал с тройным желанием, часто одобрительно улыбаясь и кивая головой. Очень скоро Даут понял, что история с «синим шайтаном» крайне важна и интересна одному из самых приближенных к Орхан-бею вельмож.
– Многие дни мы – два пленника и охраняющие нас монахи, которых Грета называла «циклопами», – провели в скуке однообразия. Они были всегда молчаливы. Девушка всегда при работе. Это милое создание то отмывало до блеска наше нехитрое кухонное имущество, то замазывала щели хижины, то собирала травы и коренья, то сшивала кусочки кожи и меха в смешные игрушки. Я смотрел на нее и не мог поверить в то, что это прелестное создание – дочь палача и человека ставшего знаменитым, как Шайтан-бей. Но помня пересказ истории жизни самого палача из уст Франческо Гаттилузио, я не должен был в этом сомневаться. Я даже полюбил ее как отец. Ведь ею невозможно было не восхищаться. Особенно после того, как она рассказала мне и монахам о том трудном времени, что пришлось ей, матери и Гудо пережить на страшном острове Лазаретто. От того услышанного у меня заболели крепко сжатые скулы, а у юного монаха проступили слезы. Но я чувствовал, что развязка нашего пленения очень близка. И близка она не на мою пользу. Нужно было действовать. И самым разумным было переправить дочь палача в Константинополь, где этот «синий шайтан» непременно окажется. Ведь там оставался сын его женщины, и оттуда нужно было начинать поиск самой женщины. Мне не стоило труда отварить и приготовить «маковое молоко». Им я и усыпил наших стражей, добавив в разбавленное вино. Для более глубокого «вечного» сна я умертвил их. Ведь они могли настигнуть, пока я искал на побережье суденышко способное нас отвести в Константинополь. К моему огромному сожалению, Грета увидела кровь на моих руках, а потом и того… самого молодого из монахов. Это ее очень опечалило и поселило в ее сердце гнев и отвращение ко мне. Об этом я очень сожалел. Пришлось и ей влить в рот немного сонного зелья.
Даут надолго припал к чаше с фруктовой водой. А потом он еще долго рассказывал о том, что произошло в главном городе гяуров. При этом он разумно промолчал, опустив момент гибели множество из верных людей, что по его поручению присматривали за Гретой в тайном доме. Это были верные сыны Аллаха, долгие годы выполнявшие многие тайные дела, порученные Даутом, как начальником этих самых тайных дел. Но, в конце концов, ведь ловушка сработала. И тщетно разыскиваемый палач все же проявился.
– И в мыслях не было доверять подлому Никифору. Уж слишком хорошо я знал эту змею. И в юные годы и по тем делам, что втайне от всех творил этот человек в последние годы. Я никогда не выпускал из глаз это чудовище. Я знал, на что он способен, но никогда не мог подумать о том, что он сможет так высоко вознестись. Парадинаст империи! Как тут не поверить в счастливую звезду и даже в случайность. Да простит меня Аллах!.. А когда я увидел рядом с Никифором иезуита и тайного посланника папы отца Ронима, то сразу же стал готовить свои ловушки. Первым в них угодил этот самый отец Роним. Несмотря на высокий чин и большие полномочия, предоставленные ему католической церковью и самим папой римским, он в душе все же так и остался мошенником и предателем. За один вечер он был похищен, запуган, подкуплен, опоен вином и обласкан женщинами. В сущности, подавляющее большинство тех, кто укрылся под одеждами священнослужителей Христа остались только людьми. Людьми со всеми греховными слабостями и пристрастиями. Нужно только найти ту веревочку, дернув за которую, срываешь с них маску.
Со слов этого отца Ронима Никифор готов был передать в его руки, а значит в руки самого папы, долгое время и с особой тщательностью разыскиваемого палача Гудо. При этом отец Роним предоставил письменное обязательство самого папы Иннокентия (на что он имел полномочия) всемерного покровительства Никифору в делах государственных, церковных и воинских. Вот так! Этим открывался путь Никифору к трону василевса. А это чудовище могло объединить весь христианский мир против братьев мусульман и самого Аллаха. Никифор желает править Византией в границах, в которой существовала империя во времена Юстиниана [245] . Вот почему было важно не дать в руки этого змея нашего хорошего знакомого «синего шайтана». Но что я мог? Я мог сделать немногое…