Но не для удара. Это был сигнал. Тут же зазвучали призывные фанфары, и громогласный голос дьяка из собора святой Софии, перекрывая и трубы, оповестил:
– Молодые приглашают за стол…
Далее уже разобрать было невозможно. Гром тысяч восторженных голосов покрыл площадь и вознесся к самим небесам. Тут же людское море всколыхнуло и высокой волной потекло к столам.
Едва устояв на ногах, Гудо выпрямился и осмотрелся. На быстро освободившейся площади остались лишь он отец Александр и четверо селян в зеленых и коричневых туниках. Эти крепыши держали на своих руках связанного…
– О, Господи! – сладостно застонал Гудо. – Проклятый герцог.
Тут же он посмотрел на угол площади и улицы, куда другие крепыши уже загоняли людей сопровождавших Джованни Санудо.
– За мной! – громко велел прот земли афонской и все, в том числе и растерявшийся Гудо, побежали в след отца Александра.
* * *
– Здесь мы в безопасности! – радостно воскликнул отец Александр.
Он подошел к столу и налив из кувшина вина осушил большую чашу вина.
– Ах, прости!..
Прот земли афонской наполнил вторую чашу и протянул ее Гудо.
– Пей, Гудо! И радуйся! В этом тайном доме ты сможешь все нужное спросить у своего долгожданного герцога, а потом мы вместе подумаем, как нам быть дальше.
Но Гудо не стал пить вина. Он уже склонился над лежащим Джованни Санудо. Тот все еще был без памяти.
– Ах, да! Сейчас. Ему не проломили голову. Это удивительная жидкость, пары которой погружают человека в сон. Я долго искал средство, чтобы утишить телесную боль страждущих. Чеснок, гвоздичное масло, кровь и слюна мышей… А особенно, пчелы… Я так много времени провел, изучая различные соединения. Надеюсь, у нас будет время, обменятся нашими знаниями. А пока…
Отец Александр достал из своих одежд маленький стеклянный пузырек. Он открыл плотную пробку и поднес пузырек к носу великого герцога.
Джованни Санудо тут же отвернул голову и широко открыл глаза.
– Где я?! Что со мной?!
– Ты – в аду! – тут же на него насел Гудо. – А я – твой собственный дьявол.
– Гудо, – застонал герцог наксосский. – Я знал… Нет, я был уверен. «Синий шайтан». Не сгинул в пещерах Марпеса, не убит на улицах Галлиполя, не утонул в кипящих водах Золотого Рога. А этот тощий хорек Никифор Богом клялся, что все продумал, и с моей головы не упадет и волосинки. Я знал. Я знал. Но… Что я мог поделать?..
– Где моя Адела? – приблизил свое страшное обличие «синий шайтан» к исходящему потом лицу великого герцога.
– Адела? – не выдержал и отвернулся Джованни Санудо. – Она… Она не со мной.
– Где?! – взревел Гудо.
На этот крик отворилась боковая дверь комнаты, и в нее боком вошел маленький человечек в больших для его роста монашеских одеждах.
– А! Отец Иеремия! Я обещал сломать тебе ногу. Но это потом… – внимание Гудо вернулось к извивающемуся в веревках герцогу наксосскому. – Где Адела?
– Она… она в Венеции. С капитаном Пьетро Ипато. Нет! Нет! Не с ним. При нем… Ах, дьявол! Отпусти мою руку, дьявол! Я оставил ее с ним в Венеции. Я желал обменять ее на тайну венецианского стекла. Пусть дож [239] Венеции сам ломает голову с ней и с тобой, «синий дьявол». Мне достаточно было тайны магических венецианских зеркал. С меня уже достаточно всякий тайн. Но Андреа Дандоло обманул меня. Отпусти мою руку. Отпусти!
– Отпусти его! – положил руку на плечо дрожащего Гудо отец Александр. – У меня есть люди в окружении дожа Андреа Дандоло. Мы еще покажем себя!
– Прот! – робко раздалось у боковых дверей.
И отец Александр, и Гудо и их пленник одновременно повернули головы.
И тут произошло неожиданное. Маленький человечек в больших одеждах вдруг гордо выпрямился и хищно оскалился:
– Ты уже никому и ничего не покажешь!
Тут же он отступил в сторону, а из дверей вышли отец Павликий, настоятель сербского монастыря святого Афона и игумен Эсфигменского монастыря святого Афона отец Анфим. Замыкал их неожиданное появление низложенный патриарх Каллист.
Как три соединенных молитвенных перста, строго и величественно встали они судьями у стола тайного жилища прота в Константинополе. С осуждением осмотрели святые отцы дорогую посуду, кувшины с вином и блюда с мясом. Первым слово сказал владыка Каллист:
– Вы – род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет… Кем сказано, отец Александр?
Неприятно удивленный появлением святых отцов, а более всего опечаленный предательством отца Иеремии прот земли афонской, едва сдерживаясь, ответил:
– Это слова святого Петра.
– Ты из рода избранных… Царственное священство! Все ты знаешь, все умеешь, обо всем думаешь, за всех все решаешь. Мы тебе доверяли, как никому, кроме Господа нашего, – с горечью произнес настоятель сербского монастыря отец Павликий. Вздохнул и опять повторил: – Как никому верили…
– Когда мы обнаружили в келье бездыханное тело нашего всеми любимого отца Сильвестра, горе, несказанное горе, объяло весь святой Афон. Все мы пришли к телу настоятеля Лавры святого Афона. Все. Кроме тебя, наш прот! – в гневе отец Анфим даже указал пальцем на вмиг покрасневшего отца Александра.
– Отец Сильвестр мертв? – едва слышно произнес тот.
– Мертв. На то воля Господа. А на что была воля Всевышнего?.. Или ты без воли его, согласно безумству собственному покинул землю святого Афона? Не может прот земли афонской покинуть земной удел Богородицы. Не может! Ни при каких обстоятельствах! – в нарастающем гневе прокричал игумен Эсфигменского монастыря. – Ты предал святой Афон! Ты предал нас! И во имя чего? Подскажи ему, отец Иеремия!
– Наш прот пожелал сбросить василевса Иоанна Кантакузина, – скалясь, тут же ответствовал маленький человечек в больших монашеских одеждах.
– Предатель! – побледнел отец Александр.
– Нет! Предатель это ты, наш бывший прот. Ты в несогласии со словом божьим восстал против власти светской, не имея на то воли нашей. И восстал, объединившись с сатаной, в облике этого «синего дьявола». Теперь мы все видим и все знаем. Грех это, грех, – закивал головой отец Павликий. – У тебя еще будет много времени подумать об этом в колодце лавры святого Афанасия.
Отец Александр сбросил с себя хламиду, и крепко сжав свою палицу, спиной отошел к главной двери. Открыв ее, он вышел на длинную, крытую галерею и побледнел. Все пространство небольшого двора дома было заполнено протикторами [240] . А за их щитами в омерзительной улыбке у открытых ворот стоял Никифор.