Василевс и далее говорил одно, а думал о другом. Но этого никто и не заметил. Все были счастливы от добрых слов василевса. После слов Иоанна V Палеолога генуэзец в черном плаще и «человек в синих одеждах» даже пожали друг другу руки. Они даже похлопали по плечам протянувшего к ним руки Даута. Даже старик патриарх прослезился, предчувствуя окончание своих мятежных странствий.
И тут василевс, помолчав, тихо спросил:
– И как же мы войдем в Константинополь всего лишь с двумя тысячами воинов?
В наступившем молчании заскрежетали латы поднявшегося Даута:
– Гудо откроет для входа наших кораблей гавань Феодосия. Моему василевсу необходимо приложить свой государственный знак на двух письмах.
Присутствующие направили свой взгляд на «господина в синих одеждах». Огромная голова в синем капюшоне склонилась в знак согласия.
* * *
Да, это и есть тот самый угол, куда загнал его друг юности.
Андроник сидел в темном вином подвале при мерцающем свете малой лампады и горько кивал головой. Если бы его сейчас видели могучие мясники, они, наверняка, отказали бы Андронику в праве быть старейшиной цеха макелариев. Поседевший, с трясущимися руками, с обильными слезами на морщинистом лице. Но не это удивило бы гордых макелариев – их удивило бы то, что какой-то юнец приказал их могучему старейшине мигом сбегать и принести кувшин лучшего вина. И Андроник не поднял гордо голову, не расправил крепкие плечи, не искривил губы в знакомой многим врагам ухмылке. Он, как боязливый раб, бегом отправился в винный погреб своего только что законченного прекрасного дома.
Зачем себя обманывать. Никакой это уже не его дом из мрамора и белого известняка. И это уже не тот Андроник, что мечтал о силе и богатстве. Черные крылья проклятого ворона Никифора обняли белизну стен, объявив мечту друга юности своим гнездом. Мало ему этого, так он еще выложил в это гнездо трижды проклятое яйцо, из которого очень скоро вылупился и окреп вороненок по имени Гнедис. Наверное, в чреве самого дьявола вырастает такая гниль. С руками, с ногами, с головой и лицом, вроде и приятным, но без души, совести, сострадания и всего, всего того, что отличает человека от пса-людоеда, специально выведенного, чтобы охранять сокровищницу василевса.
И смотреть-то не на что – мал, худ, шея, как у котенка. Да и голос слабый и нежный, как у девицы на выданье. Но подлости юноша немереной, коварством десяток царедворцев за пояс заткнет, а наглости столько, сколько воды в океане.
Именно Гнедиса приставил проклятый друг юности Никифор для присмотра за макелариями Константинополя и, самое главное, за каждым движением их старейшины. А чтобы Андроник не рвался из железного ошейника с внутренними шипами, парадинаст империи велел увезти детей старейшины. Теперь и Андроник, и его красавица жена Оливия и вздохнуть полной грудью не могут без позволения юнца Гнедиса. А тот ежедневно обещает привезти сыновей к родителям на короткое свидание, но ежедневно находит повод отказать в этом. Как только не стараются Андроник и Оливия, но проклятый Гнедис все равно усматривает в их поведение непокорность парадинасту империи Никифору, а порой и дерзость.
Отказавшаяся омыть ноги юнца, Оливия несколько часов стояла в полдень, с непокрытой головой, пока ее муж, едва ли не бегом наполнял малым кувшином бассейн во дворе. Все это с горечью созерцали немногие из тех слуг и рабов, что позволил Андронику друг детства оставить в новом доме. Они не смели и шелохнуться все это время, так как за ними зорко приглядывали два огромного роста варяга, приданные для безопасности Гнедиса его покровителем парадинастом Никифором.
Быстро установив в доме необходимый на их взгляд порядок, варяги пристрастились к дармовому вину и харчу, подолгу спали, а в последние недели от скуки стали издеваться над домочадцами Андроника. Старейшина макелариев несколько раз спрашивал у своих рабов и слуг причину их слез и синяков, но те молчали. Понял не сразу и только тряхнул поседевшими и неопрятно отросшими волосами. А еще из дома сбежали две молодые рабыни, но Андроник не велел подавать на их розыск и возвращение, догадываясь, что заставило девушек бросить себя на муки опасных улиц Константинополя.
А сегодня… А сегодня в Гнедиса и вовсе вселился демон.
Уже с утра он накричал и даже замахнулся на Андроника. И это посреди площади Стратигии, у самого знаменитого стола Константинополя, в окружении грозных мясников! Но их старейшина не выбил юнцу зубы, даже не приказал его высечь и бросить в свиное дерьмо. Он даже не прикрикнул на обидчика. Многие недели старшина макелариев приводил с собой этого юношу, давал ему то, что он пожелает с площади, не скупился на сладкое вино и сочные окорока. Некоторые из мясников стали поговаривать о том, что у Андроника появился воспитанник с нежным лицом и удивлялись тому, что строгая Оливия позволила мужу эту слабость.
Слабость пусть и остается слабостью в приятном смысле этого слова, но никак той слабостью, что позволяет юнцу так вести себя со старейшиной цеха макелариев.
«О! Если бы сейчас мои мясники меня видели», – стирая с лица слезы, прошептал Андроник, и, схватив кувшин с лаконским вином, медленно побрел к тому самому бассейну, который он недавно наполнял водой вот таким самым по объему кувшином.
Едва старейшина макелариев поднялся из прохлады винного погреба, он тут же уловил прерывистый звук флейты, а затем услышал гневный голос Гнедиса:
– Кто учил тебя игре на флейте? Что за бездарь?! Разве можно танцевать под такое убогое музыкальное сопровождение? Я понимаю тебя, моя красавица. Да, да – красавица. В твои то годы… У тебя не получается танец из-за этого олуха флейтиста. Зачем вы держите при себе этого раба? А может тебе мешает твоя туника? Без нее у тебя все получится. Снимай ее. Снимай! Я уверен у тебя прекрасное тело. Тело, которое умеет правильно двигаться в танце. Снимай тунику, я сказал! Эй, помогите ей!
Жар опалил внутренности Андроника и горячей кровью ударил в голову. Такое даже в страшном сне представить было невозможно. Но глазам приходилось верить. Оливию, его Оливию держал сзади за руки пьяный варяг, а его приятель уже сорвал с плачущей женщины всю одежду, что была на ней. А на ступеньках колоннады, рядом с рабом флейтистом колыхался на пьяных ногах мерзкий юнец Гнедис и хохотал, как дьявол в преисподней.
В мелкие кусочки разлетелся кувшин, заливая мраморные ступени колоннады винной кровью. Ахнув, отступил за колонну раб флейтист. Замерли, с округленными глазами воины варяги. А Андроник даже не понял, что случилось. Он с удивлением посмотрел на свои могучие руки, которые держали за горло оторванного от земли мерзавца. Потом услышал хруст позвонков и еще раз удивился тому, что тело Гнедиса больше не дергается и стало почти невесомым.
Наверно, нужно было удивиться и тому, что вмиг протрезвевшие варяги бросились к нему, на ходу обнажая длинные мечи. И уж совсем прийти в невероятное удивление от того, что один из воинов неожиданно для самого себя наткнулся на сильный кулак и отчего даже перевернулся в воздухе. Потом в том самом могучем кулаке нежданного спасителя появился меч бесчувственного варяга, и этот меч схлестнулся с мечом другого помощника уже мертвого Гнедиса.