— Так господин викарий был здесь?
— Конечно. — Фон Дорнхайм усмехнулся набитым ртом. — Еще и запах не выветрился… Ну, что стоишь как кладбищенский сторож? Садись, рассказывай, зачем явился мне аппетит портить.
— Рад видеть ваше сиятельство в добром расположении духа. Что же касается вашего аппетита — я не знаю на свете силы, которая могла бы испортить его.
— Верно заметил, — пророкотал князь-епископ, хлопнув себя по подпирающему стол животу. — Силы и аппетита у меня с достатком что в молодости, что сейчас. Я вот смотрю вокруг и поражаюсь, как народ измельчал. В кого пальцем ни ткни — маломерок: крови у него с полстакана и семени два плевка. А вот со мной — другой разговор. Знаешь, когда меня еще только поставили соборным деканом, курфюрст Максимилиан прислал в Бамберг одного из своих захудалых родственничков: то ли троюродного племянника, то ли четвероюродного кузена. Отправил с каким-то официальным делом, с бумагами, да только поручение это было мелкое, и не о нем речь. Так вот, родственником он курфюрсту, может, и был захудалым, однако же телесной крепостью и прожорством вышел не хуже меня. Сели мы с ним, помню, за стол обедать, а к полуночи только закончили. Сожрали вдвоем полбочки голландских селедок, да трех поросят, да хлеба четыре ковриги. Я уже не говорю про закуски, и пироги, и пару бочонков пива. Жаль, на охоту с ним не получилось отправиться. Добрая бы вышла охота… Так ты зачем пришел, канцлер?
— Три недели назад на имя вашего сиятельства было подано ходатайство, касающееся законов о колдовстве.
— Помню, было такое.
— Ходатайство было рассмотрено комиссией правоведов. И отклонено.
— От меня чего хочешь? Я ведь не адвокат, не судейский, крючкотворством вашим не занимаюсь.
Хаан выложил на стол лист бумаги с двумя дюжинами подписей.
— Я бы просил ваше сиятельство повторно принять это ходатайство и передать его на рассмотрение более широкой комиссии. Куда, помимо людей Фридриха Фёрнера, были бы включены и те, кто выражает другую точку зрения на данный вопрос.
— Так ты хочешь, чтобы я это взял? — Фон Дорнхайм ткнул в документ пальцем.
— Да, ваше сиятельство.
— Возьму, — важно сказал князь-епископ. Наложил сверху рыжую пятерню, а потом вдруг резко, с хрустом смял бумажный лист в кулаке. — Возьму, — повторил он, глядя Хаану прямо в глаза. — В отхожем месте зад подтереть.
На щеках канцлера заиграли желваки, но голос по-прежнему был спокойным, ровным.
— Видимо, я чем-то прогневал ваше сиятельство.
— Может, и так, — сощурив кабаньи глазки, сказал епископ. — Думай, ученая голова.
— В таком случае мне остается только надеяться, что я сумею загладить свой промах. Что же касается ходатайства, то ваше сиятельство, вероятно, позволит мне вернуться к этому вопросу позднее.
— Мое сиятельство не позволит, — ответствовал фон Дорнхайм, уткнув в Хаана тяжелый, давящий взгляд. — Умные люди посмотрели, решили, и нечего больше воду в ступе толочь. Заикнешься об этом еще хоть раз — пожалеешь. Дальше.
Хаан опустил взгляд к папке с бумагами, пошуршал, переложил несколько листов.
— Известия из Вольфсбурга, ваше сиятельство. Конрад Хинтреггер избран на пост бургомистра.
— Что за человек?
— Я уже докладывал вам о нем. Трусоват, послушен, в меру амбициозен. Будет делать то, что ему прикажут.
— Много ли выгоды посадить городским головой в Вольфсбурге набитого дурака?
— Он далеко не дурак, ваше сиятельство. Патрициат [66] его недолюбливает, они проталкивали в бургомистры своего кандидата. Хинтреггер получил победу исключительно благодаря нашей поддержке и прекрасно это понимает.
— Тебе, видно, неймется, Георг? Везде хочешь расставить своих людей?
— Вторым кандидатом был Максимилиан Штурф. Получив должность, он тут же начал бы сколачивать оппозицию и водить шашни с Баварией. А Хинтреггер — это пес, который будет сидеть в своей будке и сторожить вверенный ему двор.
Князь-епископ провел по потной лысине пятерней.
— Учти, Георг: если этот твой Хинтреггер вдруг обделается, отстирывать его дерьмо придется тебе. Тебе! И еще: впредь никогда больше не расставляй в магистраты людей, не получив сперва моего согласия. Ты понял?
— Да, ваше сиятельство.
— Что у тебя еще?
— Известия с севера. Армия Лиги разбила датского короля при Луттере [67] . Захвачено две тысячи пленных, две дюжины пушек и шестьдесят знамен.
— Что король Кристиан? [68]
— Отступил.
— Стало быть, конец датчанам? — хлопнул себя по коленям епископ. — Тилли и Валленштайн их сомнут. Как думаешь, скоро кайзерские генералы примут ключи от ворот Копенгагена?
— Датчане спрячутся за проливом. Там их уже не достать, море — их родной дом. Но мир они подпишут в ближайшее время, в этом нет никаких сомнений.
Его сиятельство нахмурился, как будто вспомнил о чем-то.
— Когда произошла битва?
— Двадцать седьмого августа.
— Почему так долго молчал? Что-то выгадывал, скрывал от меня?
Взгляд Иоганна Георга не сулил ничего хорошего.
— Вы же знаете, как медленно перемещается по нашим дорогам почта, ваше сиятельство. Курьер может напиться вдрызг и пролежать на постоялом дворе несколько дней. Он может проиграть за карточным столом свою лошадь и подорожные деньги. Его могут убить, или ограбить, или подмешать сонное зелье в его киршвассер [69] . Будь каждый из этих слуг Гермеса умен, как столетний змей, он вряд ли бы смог преодолевать больше пятидесяти миль за сутки. Ливень, дорогу размыло — жди. Лошадь потеряла подкову и охромела — жди. На каждую милю приходится десять задержек. Разве можно после этого удивляться, что о свадьбе наследницы королевского трона мы узнаем лишь тогда, когда эта наследница уже успевает состариться и овдоветь?
Иоганн Георг вдруг булькающе рассмеялся.
— А ты хитер, канцлер, — пророкотал он, наблюдая за лицом Хаана. — Ловко все разъяснил… Вот только точит меня в последнее время этакая надоедливая крыса, зубастая крыса, все сердце мое изъела. Сначала это ходатайство: зачем, думаю, канцлер так радеет за колдовскую нечисть?.. Стой, не встревай с оправданиями; Бог с ним, с ходатайством. Спрашиваю себя дальше: канцлер ведет переписку с половиной Империи, отовсюду получает письма. Из Праги, из Имперского Суда, из богом проклятого еретического Магдебурга… А мне не говорит ничего. Хочешь не хочешь, начинаю думать, что ведет хитроумный служака игру за моей спиной. Может, курфюрсту хочет меня продать. Может — саксонцам. Может — Валленштайну. А может — всем сразу, скопом. Слыхал, небось, байку, как хитрый крестьянин одну соху трем покупателям продал?