– Благодарю вас, господин Анри, – сдержанно поклонился гость.
– И сделайте одолжение, месье Белозерский, покиньте Францию до того, как я подам в отставку, – продолжал шеф криминальной полиции, неспешно потягивая вино. – Я обещал вам неприкосновенность, но за действия своего преемника я поручиться не могу.
– Само собой, месье. Прямо завтра и уеду в Россию. Меня ждёт невеста, на будущей неделе назначено венчание.
Привстав, граф Белозерский вынул из кармана брюк добротный кожаный бумажник и положил на стол рядом с наполненным вином бокалом, к которому он так и не притронулся.
– Это бумажник Франсуа Видока, в нём он хранил цыганскую серьгу. Я нашёл его в корзине Эмили. Должно быть, ваша дочь обронила, когда в неё выстрелили. Но серьги в корзине не было. Это очень прискорбно, ибо я дал Эмили слово, что исполню данный ей обет и отвезу серьгу в Сент-Мари-де-ля-Мер.
Жак Анри, казалось, не слышал Белозерского. Не выпуская из одной руки бокала с вином, второй он потянулся за бумажником и, разжав кулак, до сих пор крепко сжатый, с удивлением воззрился на стальной полумесяц серьги на собственной ладони, точно увидел его в первый раз в жизни.
– Да вот же она, – обрадовался гость. – Серьга цыганской удачи, которую я должен по просьбе Эмили как можно скорее кинуть в глубь алтаря Сары Кали!
– Берите, – помертвелыми губами откликнулся Анри. – Берите и уходите! Прошу вас, граф, убирайтесь! Идите к чёрту! Я не могу больше, не могу! Подумать только! Видок лишил меня дочери! Видок, которого все поносили как человека низкого и бесчестного и за которого один лишь я стоял горой!
И, уронив голову на грудь, Жак Анри, не обращая внимания на посторонних, зарыдал так горько и безутешно, как может скорбеть лишь отец, потерявший своё дитя.
Граф Белозерский молча опрокинул в рот свой бокал вина, двумя пальцами подхватил серьгу и спрятал в карман, поднялся с кресла и, не попрощавшись, вышел из кабинета. В дверях он столкнулся с бледным от волнения молодым человеком с совиным лицом. Увидев выходящего, юноша, подвизавшийся в доме шефа полиции в качестве врача, отшатнулся и, проводив диковинного гостя долгим взглядом, нырнул в кабинет. Замерев у дверей, доктор переминался с ноги на ногу до тех пор, пока Жак Анри не поднял голову и не посмотрел на лекаря воспалёнными глазами. Лицо его выражало страдание, на щеках виднелись дорожки слёз. Некоторое время хозяин дома молчал, точно собираясь с силами, затем сдавленно проговорил:
– Что с Мадлен?
– Ваша супруга при смерти, – чуть слышно выдохнул доктор. – Сердечный приступ. Думаю, продержится до утра, не больше.
Шеф криминальной полиции поднялся с кресла и нетвёрдой походкой устремился в спальню жены. Вечер он провёл, держа руку впавшей в беспамятство Мадлен в своей ладони и с нежностью глядя на любимую, прожившую такую несчастную жизнь. На следующий день Жак Анри подал прошение об отставке. И, дожидаясь резолюции начальства, в последний раз просматривал рапорты о происшествиях за сутки. Среди бумаг ему попалась на глаза сводка о ночном убийстве. В номере отеля «Бристоль» был зарезан граф Белозерский. Вещи его пропали, а вместе с вещами и ценностями бесследно исчез и слуга Фрол Карякин, прибывший вместе с графом из России.
– Ну вот и всё, – выдохнул Жак Анри. – Значит, бывший мальчик-волк Николя Белозерский не доберётся до Сент-Мари-де-ля-Мер, не возложит на алтарь Сары Кали серьгу удачи, и душа моей девочки так и не обретёт покоя. Ловить убийцу, обокравшего графа, у меня нет ни сил, ни желания. Пусть Бог сам воздаст его потомкам.
Шеф криминальной полиции достал связку ключей, открыл выдвижной ящик стола, вынул портрет малышки Эмили и маленькую красную перчатку с белым ажурным цветком. Поднявшись с кресла, подошёл к камину и бережно положил дорогие для себя вещи в пылающий огонь. Затем вытащил из ящичка пистолет и приставил смертоносное дуло к поседевшему за одну ночь виску. Раздался выстрел, и к многочисленным жертвам Эжена Франсуа Видока, Короля Риска и дьявола, прибавилась ещё одна – шефа криминальной полиции Жака Анри.
Москва, 199… год
Я стояла у палатки с мороженым и растерянно озиралась по сторонам. Вот это да! Я снова на Смоленской площади! Я помотала головой, отгоняя наваждение. Какое счастье, что весь этот ужас мне только пригрезился!
– Галя? – Глеб, обернувшись, удивлённо смотрел на Лазареву. – А ты здесь какими судьбами?
Секунду назад Лазарева выпустила из цепких пальцев моё запястье, и теперь, нимало не смущаясь тем, что я наблюдаю за каждым её движением, на ощупь вынимала из кармашка похищенного у Глеба бумажника плоский серпик цыганской серьги. Той самой семейной реликвии Белозерских, которая передаётся из поколения в поколение по мужской линии. После всего пережитого за то короткое мгновенье, во время которого Лазарева удивительным образом ухитрилась показать мне наше с Глебом будущее, я и не думала ей мешать. Чем дальше от всех нас будет эта треклятая серьга удачи, тем лучше. Понимая, что становлюсь соучастницей кражи, я во все глаза следила за пальцами однокурсницы и, кажется, даже испытывала некоторую радость оттого, что Галка освобождает нас от этого кошмара. Один только Глеб ничего не замечал.
– Я завтра во Францию уезжаю, заходила на Смоленку за бумагами, – близоруко щурясь на солнце, откликнулась наша однокурсница. – Сорбонна покруче нашего универа будет, туда попробую поступить.
– Тебе есть где там остановиться? – Белозерский был само великодушие. – А то могу помочь с квартирой.
– Спасибо, Глеб, не стоит. У меня во Франции родственники живут. В приморском местечке Сент-Мари-де-ля-Мер.
– Ну что ж, удачи, – улыбнулся Глеб. – Может, хочешь мороженого, а, Галь? Выбирай, какое тебе. Я угощаю.
Наконец-то вытащив серьгу, Лазарева сунула её в карман и, разжав руку, выронила на асфальт туго набитый деньгами бумажник. И тут же вынула из сумки очечник, извлекла очки и вернула их на обычное место, ловко поправив на переносице мизинцем тем самым жестом, который меня всегда так бесил. А Глеб уже хлопал себя по карманам, не понимая, куда девалось его портмоне.
– Ты уронил, – неожиданно для себя проговорила я, изнемогая под пронзительным взглядом Лазаревой. И поддала ногой лежащий у палатки кошелёк.
– Спасибо, Глеб, не хочу я мороженого, я тороплюсь, – сверкая очками на Белозерского, снова улыбнулась Лазарева. – Ладно, ребят, пойду, а то опаздываю.
– Лазарева! – окликнула я, не понимая, зачем это делаю.
Галка обернулась, и я скорее где-то в глубине себя почувствовала, чем услышала её голос:
– Да брось ты, Сонька! Всё у тебя будет хорошо! У тебя родится дочка. И будет любимый муж. Если, конечно, на йав дылыно [8] и не будешь жить чужим умом. Слушай своё сердце, только оно знает, что тебе нужно. А чужая жизнь, которую ты пытаешься на себя примерить, счастья не принесёт. Да ты и сама всё видела.