Он еще ненадолго задержался там: ничего не значащая фигура среди парящих стальных полукружий и ревущего потока машин, голубого дня и искрящейся воды. А в голове крутилось: до чего же пуст мир, когда теряешь того, кого любишь.
И он повернул обратно и опять зашагал – бездорожьем по всем дорогам. А он-то считал, что она умерла. И вот теперь наконец-то уразумел: выжила и жила как раз она, а вот он – умер.
Когда они перешли мост, Эми купила на Секьюлар-Ки племянницам по мороженому и села на паром, возвращаясь домой к сестре в Мэнли. Много лет она считала его погибшим. Совсем недавно, когда слава его стала расти, узнала, что он не погиб на войне.
«Почему, почему, – еще раз подумала она, усаживаясь на задней палубе парома, глядя, как удаляется сверкающая вода, – почему, если он остался в живых, не вернулся и не отыскал меня?» «Почему?» – думала она, уже вернувшись в дом своей сестры. «Почему?» – думала она, ложась, очень уставшая, на кровать. Никак не могла ему простить, что нарушил собственное обещание.
Ей и в голову не могло прийти, что он, возможно, считает, будто она погибла при взрыве, а не узнала о нем на следующее утро (как это и было), когда прикатила обратно в кабриолете с прибрежного пляжа, куда когда-то они отправились в первый раз и где (после того, как Кейт сообщил ей, что Дорриго погиб) она дала волю своему горю, не позволявшему отрешиться от мыслей о нем, и в конце концов проспала всю ночь.
В последние годы ей порой приходила в голову причуда повидаться с Дорриго. Несколько раз уже стояла на грани: даже раздобыла номер его телефона и записала на бумажку, – однако, если честно, она ни в чем никогда до грани не доходила. Всякий раз при мысли как-то связаться с ним чувствовала себя подавленной. Что ей от него нужно? Что ему могло бы понадобиться от нее, если вообще такое существует? Порой она даже задавалась вопросом: а помнит ли он ее хорошенько? И что в любом случае она бы ему сказала? Что считала его погибшим?
Как рассказать ему о наследстве (вполне достаточном) после смерти Кейта, о втором замужестве через много лет после войны, приятном, забавном – вышла за букмекера, который лучше умел транжирить деньги, чем наживать, который продулся в пух и прах, а потом сбежал, как говорили, в Америку. Вот почти и все. Пара более или менее коротеньких романчиков. По большей части – менее. Как втолковать ему, что все это не было любовью, даже с букмекером. Так, какие-то пустяки: шляпка, платье или облачко. Но кто помнит облачко?
И когда она уже чуть ли не за письмо садилась, готова была позвонить по телефону, перед ней тут же вставало громадное препятствие: он отказался от нее, так и не разыскал, так и не вернулся за ней после войны, как обещал. Теперь их положения кардинально переменились: он был знаменитым Дорриго Эвансом, забиравшимся все выше и выше, а она – никем и шла ко дну. Ну и потом – диагноз подоспел. Как об этом рассказать?
Сестра позвала ее во второй раз.
– Да, – отозвалась она, – еще минутку.
Она так устала. Столько всего о нем она позабыла. Но это был – он. Он не умер, да и она пока еще жива. Этого довольно. Она сняла подвеску, повертела жемчужину в пальцах. Сколько же в ней чувств! Потом положила украшение. Он стал для нее кем-то, а то и больше, чем кем-то: она понимала, что он постепенно превращается в нечто, выходящее за рамки его личности.
А вот она же, напротив, скоро станет ничем. Ее лечили – крайними средствами и, как признался ее онколог, по сути, бесполезными. Она работала в двух местах уборщицей, билась, чтобы сводить концы с концами, но теперь, после того как сестра согласилась за ней ухаживать, махнула на работу рукой. Все мечты ее давным-давно истощились.
Сейчас она находила удовольствие в закатах, в друзьях, немногих, зато любимых ею, в прелестях города: тепле раннего утра, запахе асфальта и зданий после дикого ливня, ежедневном летнем карнавале его пляжей, виде на него, который открывался с моста в солнечный день, в незнакомцах, которых порой встречала, в том, чтобы баловать племянниц, в приятном одиночестве с памятью вечером летнего дня. Иногда она чувствовала себя счастливой.
Временами ей вспоминался номер у моря, луна и он, зеленая стрелка часов, плавающая в темноте, и звук разбивающихся волн, а еще чувство, не похожее ни на что из пережитого ею раньше или когда бы то ни было испытанное снова.
С ним она так и не свяжется. У него своя жизнь, у нее – своя: о слиянии и мечтать не приходилось. А того, о чем нельзя мечтать, не достичь никогда.
Через восемнадцать месяцев (на шесть больше, чем ей отпускали) ее похоронят на окраинном кладбище: ничем не примечательное местечко среди акров и акров таких же ничем не примечательных могил. Никто никогда не навестит ее, через некоторое время поблекнут воспоминания даже ее племянниц, а потом и тех не станет. Останется лишь святящаяся в долгой земной ночи жемчужная подвеска, с которой по просьбе Эми ее и похоронили.
В тот вечер Дорриго Эванс вылетел в Мельбурн, откуда на следующий день утренним рейсом отправился в Хобарт. Заглушащий все гул двигателей 707-го и навеваемое им удивительное дремотное забытье он воспринял как дарующее отдых заточение. Когда самолет пошел на снижение над Хобартом, то попал в бурные порывы ветра и густой дым от пожаров в буше на юге острова. Самолет бросало и вниз, и вверх и из стороны в сторону, как горошину в кипящей кастрюле. Приземлившись, они сразу попали в удушливый запах пепла и обжигающее дыхание доносимого ветром жара.
Его радушно встретил старина Фредди Сеймур, возглавляющий тасманийское отделение Коллегии хирургов, врач, чей возраст был предметом споров, и который ездил (не без причуды) на старом зеленом «Форде-Меркьюри» 1948 года выпуска, который, как и сам Фредди, держался с безукоризненным изяществом, отвергая любые намеки на возраст. В этот день Коллегия хирургов давала в хобартской гостинице обед в честь Дорриго. После этого Дорриго собирался отправиться в Ферн-Три (селеньице совсем рядом с Хобартом, расположенное в живописном горном лесу), где жила сестра Эллы – и его семья. Из аэропорта он позвонил Элле из телефона-автомата: сестра, взяв ее машину, укатила почти до вечера. В любом случае было слишком жарко, чтобы делать что-то, кроме как сидеть на месте с детьми. Элла уверяла, что в тени обширных зарослей эвкалиптов царит приятная прохлада и что она и представить не может место получше.
Обед оказался более приятным, чем ожидал Дорриго, во всяком случае, это отвлекло его от всего остального, что беззастенчиво лезло в голову. Но как раз, когда они перешли к шерри и сигарам, прошел слух, что пожарная ситуация значительно ухудшилась, что городкам к югу, в том числе и Ферн-Три, грозит огненная буря.
Дорриго Эванс отыскал в гостинице телефон и попытался набрать номер сестры Эллы, но связь пропала, как и, сообщила телефонистка, почти со всеми домами на горе. Дорриго Эванс обратился к Фредди Сеймуру, только-только закурившему сигару, его впалые розовые, как кораллы, щеки колыхались от быстрых движений, с которыми он выдыхал мелкие клубочки дыма, и спросил, не одолжит ли он ему ключи от машины.