– Насчет сотрудничать!
– А-а-а… Конечно, нет!
– Превосходно. Меня зовут Юля, запомни это.
– Да я уже…
– Тогда давай думать. У тебя есть идеи? – спросила Юля.
– Если у тебя есть шпилька, заколка, булавка, тогда у меня есть идеи!
– Нету… А зачем?
– Наручники расстегнуть.
– Как же теперь быть? – расстроилась Юля.
– Подумаю. А пока расскажи мне все, чего я о тебе и Гарике не знаю!
– Откуда мне знать, чего ты не знаешь?
– Я дело твоего мужа практически не читал. Так только, первые страницы просмотрел. А потом отдал его Кису.
– Кому-у-у?
Она приподнялась и чуть не упала с тюфяка, несмотря на то, что Серега Юлю придерживал: не мог же он ее уж совсем прижать к себе… слишком тесно! С риском получить коленкой в чувствительное место, чтоб ее… Юлю эту!
Она немного повозилась, получше устраиваясь, и вдруг забросила ногу на Серегу.
– Ты извини, – деловито прошептала она, – а то я просто свалюсь…
Ну да, она так же, наверное, ловко цеплялась ногой за снаряд в своей гимнастике, за брусья там или бревно…
Чувствовать себя бревном было немного обидно. Тем не менее ее движение вызвало в нем такую волну, что он испугался: а ну как выдаст его один неконтролируемый орган, – и, не дождавшись объяснений (типа: это ничего не значит, это просто так, все ж таки ты женщина… а я мужчина… и оно само так происходит… а я ничего не имею в виду!..), Юля, по женской феминистской глупости, вдруг снова начнет коленкой орудовать!..
Но все обошлось.
– «Кис» – это Кисанов? – прошептала она, склонившись к его уху, и Серегину щеку защекотали пряди ее волос. – Детектив, который приходил ко мне?
– Да. Это мой хороший друг, – едва слышно ответил Серега, ощущая тяжесть Юлиного бедра на себе.
– Раз друг, то ты должен знать: он спрятал Михаську с бабушкой?! – горячо проговорила она.
– Можешь не беспокоиться… – шепнул он, почти касаясь губами ее бархатистой щеки. – Они в надежном месте.
– На даче?
– На даче, – туманно подтвердил Серега. Он-то был в курсе, на какой именно даче, – но решил Юле этого не говорить. Мало ли как дело повернется, лучше ей этого не знать!
Вдруг она извернулась и вновь оседлала Серегу верхом, обхватив коленями его торс. Ее большие пальцы снова нажали на его кадык.
– Ты че, рехнулась? – просипел Серега.
Юля ослабила хватку и склонилась над ним.
– Я тебе уже сказала, – напористо прошептала она, – когда меня били, еще у Тароватого в замке, то Гарик не выдержал и признался, что драгоценности припрятал на бабушкиной старой даче! И они туда смотались! И сказали, что там от дома развалины одни остались! Если бы Михаська был там, то…
– Ты, это, слушай, пальчики-то убери с моей шеи! – просипел Серега.
– Если правду скажешь, то уберу.
– Скажу…
Юля отпустила его, выпрямилась.
– Погоди, дай на спину повернусь. Мне неудобно, когда ты у меня на боку сидишь.
Она чуть приподнялась, затем снова опустилась. Теперь ее крепкие ягодицы упирались в его живот.
Льдинка внутри Сереги, где-то в солнечном сплетении, вдруг принялась стремительно разрастаться, угрожая принять размеры айсберга. Ему показалось, что грудь сдавило, он никак не мог вдохнуть воздух, – он падал с высоты с нераскрытым парашютом, и внутри него было обжигающе холодно и горячо одновременно…
Наконец ему удалось перевести дух. Получилось, против его желания, довольно шумно.
– Тебе не тяжело? – вежливо поинтересовалась Юля.
Тяжело, еще как тяжело! Чувствовать на себе такую потрясающую попу и не сметь до нее дотронуться!
Давненько, ох давненько полковник Громов так остро не реагировал на прикосновение к женщине. Чесслово, верил бы он в колдуний, так решил бы, что в «супчике» приворотное зелье оказалось!
…Давненько, когда Серега только школу заканчивал, он влюбился. Со всей страстью юности, со всем ее идеализмом. Ему казалось, он открыл смысл жизни, что нашел счастье, великое и божественное, в лице красивой девочки из параллельного класса. Он не спал, не ел, забросил школу – все было ненужным и ничтожным, кроме его любви!
Душа его взлетела так высоко, что солнце обжигало ее своим нестерпимым блеском, но Серега его жара не боялся, он готов был в нем сгореть, в эйфории, в любовном экстазе…
Его немыслимый полет продолжался до тех пор, пока он неожиданно не осознал холод и пустоту рядом с собой: одиночество, неразделенность его экстаза. Оглянувшись, он понял, что любимая осталась на Земле, далеко-далеко от него.
Икар оплавил крылья и рухнул на Землю. И тогда он разглядел, что великое счастье его избранницы находится на прилавках и вешалках магазинов. И себя самого он вдруг увидел аксессуаром при ней, удачной покупкой, которой она гордилась перед подругами, – статный красавец из старшего класса, готовый на все лишь по шевелению ее пальца.
Он не страдал. И девушку не осуждал: он устроен так, она иначе, некому предъявлять претензии.
Ему просто стало дико скучно.
…Позже, изучив действие наркотиков – на себе и в теории, – Громов сравнил их действие с той своей страстью: оно было так же божественно, так же неразделимо на двоих и так же бессмысленно, ведя в никуда, в тупик.
Еще позже, изучив психологию и физиологию пубертатного периода, он узнал о роли гормонов, об их высокой концентрации у юношей, приводящей нередко к безумствам… Например к таким, как безумная любовь.
Диагноз был наконец поставлен, а Громов надежно вакцинирован от рецидивов. Слово «любовь» он списал в утиль как пережиток подростковой гормональной бури и с тех пор сходился с женщинами исключительно для легких и непродолжительных отношений.
– Совсем не тяжело! – бодро и фальшиво ответил он Юле, в очередной раз предприняв попытку приструнить свое тело и свои мысли. Посторонние и лишние в данной ситуации, прямо скажем.
– Ну, так где Михаська с бабушкой?
Приобняв Юлю за спину – узкую и сильную, о-о-о… черт побери! – он притянул ее к себе.
– В ухо, мы разговариваем только на ухо, не забывай! – прошептал он.
Ее пряди вновь защекотали его щеку.
– Кис увез их на другую дачу, поняла? Они в безопасности, не сомневайся! А теперь слезай с меня, иди к себе на топчан. И расскажи мне нормальным голосом то, что знают все, – даже те, кто нас может подслушивать! – кроме меня. Все, что знаешь, об ограблении; о том, как арестовали мужа; как ты жила без него, кто тебя навещал…