– Вы перенесите себя в наше положение. Единство из задачи практической становится политической целью, достижение которой зависит от всех европейцев. Германия отказывается от трети своей территории. Западный Берлин хотя и не потерян, остался где-то за скобками. К примеру, Франция, как бы повела она себя, будь поставлена перед необходимостью признать утрату трети своих провинций? Берем только это. Как реагировали бы на это французские крестьяне и горожане?
– Мы знаем, как они реагировали после Наполеоновских войн или поражения от Пруссии в 1871 году. Но те войны даже отдаленно не сравнить с последствиями нацистских агрессий. При всей условности исторических сравнений.
Франк меняет тему. Он поясняет, почему Брандт привез с собой группу парламентариев, ведущих журналистов.
– Фактически борьба за ратификацию договора стартовала еще до простановки подписей под документом. Объект споров – не формулировки конкретных статей или, вернее, не только они. Будь формулировки самыми безукоризненными, договор все равно натолкнулся бы в ФРГ на сопротивление мощных сил. Они не приемлют новой «восточной политики» в принципе. Им признание ГДР и существующих границ что повторная безоговорочная капитуляция, если не хуже. Опрокинуть договор равнозначно тому, чтобы сместить кабинет социал-либералов.
Жаль, что мы уже въезжаем на территорию резиденции В. Брандта. Анализ статс-секретаря небезынтересен.
Утром 12 августа В. Брандт у А. Н. Косыгина. Главы правительства ведут подчеркнуто деловой разговор. Можно подумать, что они давние партнеры и встретились не перед подписанием договора, а когда, вступив в силу, он уже оплодотворил наше сотрудничество и расположил к лучшему видению областей совместных интересов на международной арене.
В Екатерининском зале Кремля большой сбор. На 15.00 назначена церемония подписания Московского договора. Здесь же происходит личное знакомство В. Брандта с Л. И. Брежневым, а также рядом других политических руководителей СССР. Генеральный секретарь и федеральный канцлер условливаются о беседе вдвоем.
Пока же власть захватывают протокольщики и правовики. Они одни в совершенстве владеют искусством усадить каждое действующее лицо в нужное кресло и обозначить, в какой последовательности и где им проставить свои автографы. Стрелки на часах с корпусом из золоченой бронзы готовятся к отсчету нового времени для Москвы и Бонна.
Да, можно приступать. Сначала расписываются Косыгин и Брандт, за ними выводят свои подписи оба министра. Царит тишина до того момента, пока главы двух правительств, поднявшись с кресел, не обменялись кожаными папками, которым хранить тексты, только что на наших глазах превращенные в историческое свершение.
Присутствующие дружно аплодируют. Тем временем С. К. Царапкин успевает схватить со стола ручку, которой расписывался Косыгин, он – обладатель драгоценного сувенира.
Приносят шампанское. Интересно, стоя в сторонке, наблюдать, как образуются и распадаются группки беседующих. Переводчики нарасхват. О чем идет разговор, не так существенно. Сейчас важнее, что выплеснулась наружу тяга к личному общению.
Неожиданно возникает Громыко:
– Вы что отшельничаете? Переговорите с Баром, нет, лучше непосредственно с Брандтом и поставьте перед ним вопрос: насколько оправданно упоминание Германии в наименовании социал-демократической партии, когда существование двух Германий отныне признанный факт?
Меня аж передернуло: неужели министр не отдает себе отчета, на что нарывается? Двадцати минут не прошло, как бумага стала договором, и, извольте, претензии, к тому же вздорные.
– Может, начать корректировку названий с ГДР? Социалистическая единая партия Германии. Она издает газету «Нойес Дойчланд». Другие партии у друзей, профсоюзы. Конца и края не видать.
– Не рассуждайте, а выполняйте поручение, – обрывает меня Громыко.
Не бывать тому. Я и раньше не искал случая прорваться к Брандту, взятому в плотное кольцо приглашенными на подписание договора. Теперь мне лучше всего потерять его из вида.
Снова появляется Громыко:
– Переговорили с Брандтом?
– Не представилось возможности.
Взглядом министр выразил все, что думал обо мне, и твердыми шагами направился в сторону Брандта. Дает знать присутствующим, что хотел бы поговорить с федеральным канцлером наедине. До меня долетают обрывки фраз, произносимых Громыко по-английски: «Социал-демократическая партия… Две Германии…»
Брандт поднял на Громыко полный недоумения взор, пресекший всякое желание министра продолжать. Для сглаживания неловкости Громыко бормочет что-то незначимое. Потом напоминает, что Брандта ожидает Брежнев для «главной беседы», которая призвана придать необходимую динамику процессу обновления отношений между СССР и ФРГ.
Громыко удаляется. К идее названия СДПГ он ни разу более не возвращался. При мне, во всяком случае. Кто ее подбросил ему или сам додумался, осталось загадкой. Коротким замыканиям подвержены даже министры.
Связываюсь с помощником Брежнева A. M. Александровым. Брандт может упомянуть в беседе с генсекретарем о странном демарше Громыко. Если такое случится, лучше все обратить в шутку.
Около 16.00 начинается продолжительная беседа Л. И. Брежнева с В. Брандтом. Могу судить о ней по подробной записи и со слов A. M. Александрова. Обмен мнениями двух лидеров получился насыщенным и выполнил основное свое назначение. С него завязались доверительные отношения, которые спорили в эффективности с «красными телефонами», связывавшими Москву с рядом других западных столиц. Брежнев выразился в моем присутствии определенно: с Брандтом можно и нужно делать дела.
Потом был еще торжественный обед в Грановитой палате, с пространными речами. Впервые за многие годы глава советского правительства говорил о Федеративной Республике уважительно. А долгий день В. Брандта заканчивался 12 августа на «Седьмом небе». По просьбе канцлера мы отправились туда посидеть небольшой компанией. А. Н. Косыгин за хозяина, я за его советника и переводчика. В. Брандт берет с собой нескольких ближайших друзей. Воздух прозрачный. С 260-метровой высоты Останкинской телебашни представляется редкая возможность обозреть, куда хватает глаз, залитую огнями ночную Москву.
Похоже, что самому Косыгину казенщина набила оскомину. Или, может быть, он не хочет быть отлученным от обещающе начавшегося поворота в отношениях с ФРГ?
Неисчислимый вред принесло стране соперничество между Л. И. Брежневым, А. Н. Косыгиным и Н. В. Подгорным. Противостояние в высшем звене гасило энергию, делало невозможным комплексный, всеохватывающий подход к проблемам, лихорадившим общество. Политического деятеля с наилучшими данными для управления государственными делами и экономикой, А. Н. Косыгина, оттесняли на вторые-третьи роли. Треугольник, наследовавший всевластие после Н. С. Хрущева, скособочился.
Скоростной лифт бременского изготовления вознес нас над Москвой порядком измотанными. Особенно досталось Брандту. Голос сел. Хорошо, что уже после зачтения обращения к согражданам, переданного на ФРГ при техническом содействии советского телевидения и, следовательно, не без нервотрепки. Иначе мы не умели. Позади никчемная возня при доставке в МИД СССР письма В. Шееля о «немецком единстве». В общем, новый партнер успел предстать перед Брандтом в разных ипостасях.