Мария протянула мне чашку с чаем, и я с облегчением спрятала за ней свой рот.
– Я знаю, что некоторые называют тебя проклятой, – сказала она спокойно. – Докажи им обратное.
По дороге домой я тренировала простенькие звуки, которые у меня почти получались. Ма, мо, ме, Май. Ба, бо, бе, бу. Па, по, пу, пи. Губы перед каждым долго вспоминали движения.
Встретив за поворотом глуховатую Гуди Праетт с пустой сумкой, бьющейся при ходьбе о тощие бедра, я почувствовала желание попробовать.
– У тебя обязательно получится когда-нибудь, мисс Джудит, – констатировала она, оглядывая меня своими черными глазками, и постучала согнутым пальцем по подбородку. – Может, даже сейчас.
Я замолчала, стараясь собраться с мыслями. Я, как и любой другой, имела право ходить по этой тропинке. Но она пугала меня, как будто видя насквозь.
– Если тебе что-то понадобится, ты знаешь, как меня найти, – сказала она, – а можешь сделать кое-что похлеще, чем просить помощи у Гуди Праетт.
Не имея возможности что-либо ответить, я поклонилась. Мне не нужна помощь. Она желает мне добра и очень мне нравится. По крайней мере, она меня не боится. Но даже имей такую возможность, я никогда бы не стала делиться секретами со старой сплетницей.
«У рек Вавилонских мы сели и заплакали, когда вспомнилось нам о Сионе».
Я тоже оплакивала у реки свой дом. Вернее, у ручья. Когда возвращалась домой после двух лет отсутствия.
«На ивах посреди него повесили мы арфы наши».
У меня нет арфы, зато есть воспоминания о Лотти и о счастливом детстве, проведенном на старой иве над рекой.
– Теперь, когда Даррелл стал инвалидом, – сказала мне мама, – у нас больше работы, чем мы обе в состоянии сделать. И мне непонятно, почему ты позволяешь себе увиливать от нее, только чтобы посмотреть в книгу, которую ты и читать-то не можешь.
– Я тут тренировалась, – сказала мне Мария в следующий раз, когда я к ней пришла. – Только не смейся, я вспоминала, какие звуки можно произнести без помощи… языка. Давай смотреть правде в глаза. Без языка. У тебя совсем нет или только кусочка? Открой рот, я посмотрю.
Никогда раньше я не встречалась с такими людьми. Правда, сейчас я к ней немного привыкла. Я открыла рот и высунула наружу то, что осталось от моего языка. Только потом до меня дошло, что у меня может плохо пахнуть изо рта.
Она придвинулась ко мне, взялась рукой за нижнюю челюсть и повернула так, чтобы свет из окна падал мне в рот. Она разглядывала меня с любопытством как доктор, не испытывая при этом никакого ужаса.
– Значит так, – сказала она, – я считаю, что, по крайней мере, частично речь к тебе вернется. Практикуясь, мы сможем сделать так, чтобы тебя понимали. А это уже кое-что.
Я не знала, что и думать. Я так устала изображать лицом то, что другие передают словами. Для тех, кто хочет читать в моем лице, каждое выражение как крик. Тогда с Авией Праттом моей защитой стало полное отсутствие выражения на лице.
Я медленно и неуклюже выговорила ответ:
– Я никог-а не бу-гу го-оить хо-о-хо.
Ее глаза внимательно вглядывались в мое лицо. Даже она меня не поняла. Потом она кивнула. У нее получилось.
– Кто, интересно, так сказал?
Я ударила кулаком себя в грудь. Я так сказала. Так скажет каждый, кто понимает, какой изящной может и должна быть речь.
– Я считаю, что тебе стоит попробовать. Чем больше ты будешь тренироваться, тем лучше получится, – ее глаза загорелись. – Мы с Леоном вчера ходили к Олдрузу. У них два малыша. Я наблюдала, как младший пытается говорить. Мама поправляла его, так он учится, так у него в конце концов получится. Почему бы и тебе не попробовать?
Я опустила голову. Меня разрывало от желания говорить и быть услышанной, заговорить однажды с тобой. Все это безнадежно. Мой голос будет всегда скрипучим и уродливым. Почему у меня не получится? Да потому, что у малышки Олдруз во рту маленький розовый язычок, а у меня – обрубок.
Мария схватила меня за руки.
– Здесь ты в безопасности, Джудит, – сказала она. – Просто попробуй, пожалуйста. Ладно?
Теперь я понимаю, почему ты не можешь – не мог – ей сопротивляться. Она бы и мертвого уговорила.
Я открыла глаза и посмотрела на нее и кивнула.
Она потерла руки.
– Скажи что-нибудь. Любой звук. Скажи «А»
Я смутилась и сглотнула, чтобы смочить горло.
– А, – это прозвучало так, как будто кто-то судорожно закашлялся.
– Правильно! Скажи еще раз! А.
Я послушалась.
Теперь медленнее:
– А-а-а-а.
Я произнесла медленнее.
– Теперь гораздо лучше. У тебя получился прелестный звук. И не пучь на меня глаза, я не вру. Теперь попробуй «о».
Она заставила меня произнести целую кучу звуков: гласных, произносимых без участия языка, взрывных, с использованием губ, горловых, образующихся в гортани. М-м, Уа, Ф, Ба, Ха, Па, Ва, Г, Л, Н. Губы болели от напряжения, горло стало сухим.
Мария была в восторге и хлопала в ладоши.
– Видишь, что ты можешь делать?
Мне было приятно, что она так радуется.
– Да, – ответила я, – да, Ма-ия.
Она вскочила с места и обняла меня. Леон вошел в дверь на своих костылях и уставился на нас.
Когда наконец я засобиралась домой, по быстро наступающим сумеркам я поняла, что отсутствовала больше двух часов. Мама наверняка уже уснула. У меня устало горло, язык болел от напряжения. Но я шла как победитель. У меня есть друг. Когда я с ним говорю, он не пугается. Я называю ее по имени потому, что она первая обратилась по имени ко мне.
На полпути к дому, совсем рядом с тобой, я рискнула напеть мелодию. Для этого мне даже не нужно было раскрывать рот. Голос подрагивал в такт шагам. Мелодия приятно щекотала небо.
Я остановилась. Кто-то шел за мной. Я была уверена. Я пошла вперед, потом снова остановилась, шаги тоже прекратились, но когда я продолжила ходьбу, опять начались. Они были достаточно громкими, кто-то не собирался скрываться, но когда я оглянулась, то никого не увидела. Не нужно мне было петь. Я ускорила шаг. Наверняка это какой-нибудь припозднившийся ученик из школы. Один из одноклассников Даррелла. Мейтер или Хос. Пугать городскую немую – хорошее развлечение, она ведь не сможет пожаловаться твоему папочке.
Занимаясь вечерними делами по хозяйству, я разговаривала с Фантом и Существом. Сначала я опять потренировала звуки. Г, К, Ф.