Браун снова постучал молотком.

– Тишина!

В церкви стало слышно, как захныкал и зачмокал у материнской груди какой-то младенец.

– Это ложь, – повторил ты. В твоем голосе была уверенность несправедливо осужденного. – Вы клевещете на меня и на мисс Финч.

– Посмотрите на ее лицо и скажите, правда это или нет, – встрял кто-то из судей.

Я слишком поздно отвернулась.

Ты сделал глубокий вдох, чтобы ответить на обвинения, но так и не начал говорить.

Да.

Одеяла.

Теперь ты знаешь.

– Скажу больше, – продолжал Руперт Джиллис, уже не стесняясь, – как нельзя лучше характеризует характер мисс Финч тот факт, что вчера во время перерыва на обед она сказала, что придет вечером ко мне домой.

Ты застыл.

– Если я ей заплачу.

Жителям Росвелла больше не осталось, чему удивляться. Все сидели и недоумевали, как это Господь позволил мне сидеть рядом с ними. Брови миссис Робинсон заползли куда-то за кромку волос.

Ты сидел, низко опустив голову, и смотрел в пол.

Шея Руперта Джиллиса была длинной, белой и мягкой как сыр.

Пожалуйста, посмотри на меня, Лукас.

– Это неправда! – голос Даррелла заглушил перешептывания. – Весь перерыв на обед она была со мной! Она и словом с Джиллисом не перемолвилась! Это он все время к ней приставал!

Я посмотрела ему в глаза. Спасибо, Даррелл. Но шумок, поднявшийся в церкви, свидетельствовал о том, что никто не поверил брату, который вступился за честь сестры.

Черт с ними, Лукас, посмотри мне в глаза, и ты увидишь правду.

То, что ты отводил глаза, обвиняло меня гораздо больше, чем все их взгляды. Моя вина стала для них очевидной с тех самых пор, как было произнесено мое имя, с тех пор, как был отрезан мой язык. Но ты же мне верил.

– Джудит Финч, – откуда-то издалека до меня донесся голос Брауна, – Вам есть что сказать?

Сквозь арочное окно в побеленном своде церкви я видела яркое полуденное солнце. Какой чудесный сегодня день.

Было ли мне что им ответить?

Нет. Я бы ответила только тебе.

– Джудит Финч, – повторил он, – вы обвиняетесь не только в соучастии в преступлениях, вменяемых Лукасу Уайтингу, но и прелюбодеянии и проституции. Есть ли вам что сказать в оправдание?

Я разглядела в толпе лицо моей матери. Она закрыла глаза и сидела так неподвижно, как будто спала.

Старейшины старались не выказывать своего раздражения на глазах у всех, хотя мое упрямство их и разозлило.

– Лукас Уайтинг, – сказал Браун, – Если вы не знали, где прячется ваш отец, каким образом вы оказались вчера в его хижине?

– Меня привела туда его лошадь, – старейшине пришлось перегнуться через стол, чтобы расслышать твой голос.

– Лошадь, которую Джудит Финч привела с поля боя?

Тебе даже не нужно было отвечать на вопрос. Это не имело никакого значения. Все знали, кому принадлежит Фантом.

Старейшины долго совещались. В церкви стояла тишина, прерываемая лишь шарканьем ног по деревянному полу. Я видела как Уильям Солт, качаясь на каблуках, искоса смотрит на меня. Давай, скажи, что ты видел, как я вчера пыталась освободить Лукаса. Но он не стал. Наверное, не захотел признаться в том, что ему не удалось догнать девчонку.

Старейшины закончили обсуждения.

– Лукас Уайтинг, вам, как и всем, не было известно о том, что ваш отец жив. Обвинения в укрывательстве и пособничестве с вас сняты. Но вы обвиняетесь в связи с немой девицей Джудит Финч. Что вы можете сказать в свое оправдание?

Члены городского совета, сдвинув брови, уставились на горожан. Кто-то хихикнул.

Ты не знал, что ответить. Вряд ли тебе поверят после показаний Джиллиса.

Раздался стук молотка.

– Раз вы оба отказываетесь что-либо говорить в свое оправдание, стало быть, ваша вина доказана, и вы оба должны понести наказание. За блуд вы на три часа приговариваетесь к стоянию у позорного столба, потом вас отведут в тюрьму. Утром Лукас Уайтинг будет освобожден. Вина же Джудит Финч за укрывательство Эзры Уайтинга, за сокрытие местонахождения арсенала, за предательство и грабеж считается доказанной. Она также обвиняется в прелюбодеянии. Приговор ей будет вынесен завтра.

Горожане встали и начали аплодировать.

Руки Горация Брона, более тяжелые, чем оковы, схватили меня за запястья. Похоже, в этот момент ему хотелось, чтобы эту обязанность за него выполнил кто-то другой.

Он повел меня по проходу. Все стояли. Школьники плевались в меня и оскорбляли. Родители их не останавливали. Мама, когда я проходила мимо, вообще отвернулась. Миссис Робинсон кидала исполненные ненависти взгляды. Авия Пратт, не отрываясь, смотрел на меня с торжествующей улыбкой. Я повернулась, чтобы увидеть тебя в последний раз, но толпа уже скрыла тебя от моих глаз.

II

Гораций Брон тяжелой рукой подтолкнул меня к позорному столбу. Он положил мои руки в специальные выемки в доске, шею – в выемку побольше и опустил верхнюю перекладину. Я стояла на постаменте с неудобно согнутой спиной.

Хорошо хоть день сегодня был не по-ноябрьски теплым, и припекало солнце.

Когда я поднимала голову, мне был виден лес, церковь, школа, улицы и дома, вечнозеленые ели, обрамлявшие городок и желто-коричневый ковер из опавших листьев. А еще пару сотен оживленно что-то обсуждающих горожан с детьми.

Не что-то, а меня.

Я уронила голову. Теперь мне были видны лишь серые доски постамента. Доски пережимают мне горло и мешают дышать, когда я поднимаю голову, этому противится моя спина.

Гораций Брон возвращается в церковь и через несколько минут как жеребенка на привязи выводит тебя. Ты небрит, твое лицо измучено и разбито. Посмотри мне в глаза, Лукас, не обращай внимания на путы.

И вот ты смотришь на меня. Смотришь, пока они заковывают тебя так же, как и меня. Но что ты при этом думаешь, я не знаю. Вот они закрепили верхнюю доску. Теперь между нами толстый столб, на котором держится эта двойная конструкция. Мы рядом, но не можем друг друга видеть. Зато весь город разглядывает нас как охотничьи трофеи.

У меня начинают неметь руки, а прошло всего минут пятнадцать.

Калеб Уиллз, долговязый младший брат Дугласа, начинает первым. Он берет полную пригоршню грязи и швыряет ее в меня, целясь в лицо, но промахивается. Он ждет, что кто-то его остановит, и, не дождавшись, швыряет комок грязи снова. Бросок достигает цели.

Я с трудом разлепила глаза.

Я слышу крики убегающих куда-то мальчишек и знаю, что они вернутся.

Так и есть. С полными руками компоста. Гнилыми, текущими кабачками и перцами. Они еще не начали забрасывать меня ими, а я уже чувствовала запах. Когда тебя забрасывают подгнившими яблоками и картошкой, это, оказывается, больно. Тебя они тоже не щадят.