На лице у Тодда появилась ледяная улыбка.

— Очень подходящая тема, — бормочет. — Кто здесь главные нарушители спокойствия, мисс Бют?

Мисс Бют подняла на него глаза.

— Трудно сказать наверняка, мистер Тодд, — говорит.

Он вздохнул. Обвел нас холодным взглядом.

— Мисс Бют — молодой педагог, — говорит. — И вы обязаны на ее уроках вести себя хорошо.

— Благодарю вас, мистер Тодд, — говорит она. — Уверяю вас, теперь все успокоились, и я могу продолжать…

Он только отмахнулся от ее слов.

— Моя обязанность оказать ей поддержку, — говорит. И улыбается. — Знакомы ли вы, дети, с древним обрядом принесения в жертву?

Мы все молчим.

— По этому обряду один или иногда два человека должны пострадать ради всеобщего блага. — Примолк. — Есть желающие? — Подождал. Улыбнулся. — Ну что же. Тогда я сам сделаю выбор.

Указал хлыстом:

— Ты.

Это был Текс Уилсон.

— И ты.

Это был Дэниел.

— Пойдете со мной, — говорит Тодд. — Я не хочу мешать мисс Бют вести урок. Все, что нужно сделать, мы сделаем за пределами класса. Продолжайте занятие, мисс Бют.

Текс и Дэниел встали и вышли с ним из класса. Дверь закрылась, повисла мертвая тишина. Мисс Бют все смотрит на закрытую дверь. Потом поворачивается к нам, а на глазах — слезы.

— Роберт, — говорит мне, — теперь ты будешь в паре с Домиником.

25

В тот день по дороге домой Дэниел сидел с нами.

— Сколько раз он тебе врезал? — спросил Кол.

— Четыре, — ответил Дэниел. Показал черные полосы на ладонях. — Ничего, — говорит. — Я с ним сквитаюсь.

— Да ну? — говорит Кол.

— Точно, — говорит Дэниел. — Ему это с рук не сойдет.

— Правда? — говорит Кол. — Да он этим уже прославился. Самый суровый мужик в «Святом сердце». Он такое всегда творил и всегда будет творить, и ничего с этим не поделаешь.

— А если твой отец увидит? — говорит Дигги. Дэниел так и уставился на него: это Дигги о чем?

— Что увидит? — говорит.

— Синяки эти. Вот ежели бы мой папаша увидел, что меня выдрали, он бы еще от себя добавил.

— Но я ничего плохого не сделал, Дигги.

— И что? Он все равно нас всех поубивает.

Дэниел рассмеялся, тряхнул головой, откинулся на спинку и смотрит на нас. Я подумал про его папу — в джинсах, кожаной куртке, с завитками волос на шее.

— Знаешь, наверное, моему папе стоит пойти сфотографировать твоего папу, — сказал Дэниел Дигги.

— Вот уж папаню лучше не доставать, — говорит Дигги. — Он твоему фотоаппарат разгрохает. А мама — она с виду смирная. Но только с виду. Ежели кто ее попробует сфотографировать — она ему плюх навешает. Так что лучше твоему папаше к ним не соваться.

Я вышел вместе с Дэниелом у «Крысы». Мы вместе пошли по их улице к берегу. Я давай дальше рассказывать про Макналти: как он выдыхает пламя, про цепи, про мешочек для монет.

— А мой папа знал его еще на войне, — говорю.

— А теперь он вернулся как раз в срок к новой.

— Ты так думаешь?

— Русские только что взорвали самую большую бомбу в мире. Облако на шесть миль в высоту поднялось. Говорят, они там еще гадали, остановится этот взрыв или будет продолжаться до бесконечности.

— Ну уж вряд ли до бесконечности.

— Папа говорит: они играют с вещами, которых и сами не понимают. Не понимают, какие силы могут выпустить на свободу.

Мы подошли к его дому.

— Ты спешишь? — спросил он. — Может, зайдешь или…

И поковырял носком песок.

Я пожал плечами.

— Ладно, — говорю. — Давай.

Внутри никого не было. Дэниел открыл дверь своим ключом. В коридоре стояли коробки с книгами. Он рассмеялся.

— Мы еще разгружаемся, — говорит. — Вот, смотри. Книги, книги, книги!

Он вытащил из коробки несколько печенин, и мы съели их в комнате с большим окном, выходящим на море. Со стен комнаты соскребли штукатурку, и стал виден камень. На полу лежал толстый бежевый ковер. На широкой полке стоял белый проигрыватель, рядом стопка пластинок.

— Мы все время музыку слушаем, — говорит Дэниел. — Джаз, поп, всякое такое. А ты?

Я качнул головой.

— Только по радио иногда, — говорю. Надкусил печенье, смотрю на траулер в море.

Хотел было сказать, что мама часто поет, но не стал. Хотелось найти между нами что-то общее, но как-то не получалось.

— А ты в футбол играешь? — спросил я.

— Я бегаю. В своей школе победил в соревнованиях по спринту. Мне дали маленький серебряный кубок.

— Мы иногда играем после уроков. Если хочешь, присоединяйся.

— Пожалуй.

— У тебя наверняка куча друзей в Кенте осталась.

— Да. Обещали приехать меня навестить, но сюда далековато, верно?

Подошел к полке, начал перебирать какие-то фотографии.

— Дай-ка покажу тебе кое-что.

Он передал мне черно-белый снимок сантиметров в тридцать. На снимке был наш дом, перед ним полоска песка, сверху — небо с несколькими легкими облачками. Больше ничего. Полная неподвижность. И кажется, что все совсем новое и совсем древнее.

— Разглядел? — спрашивает Дэниел. — Смотри внимательнее.

Я вгляделся и увидел за окном три лица — едва различимых, то ли есть, то ли нет.

— Себя видишь? — спрашивает Дэниел.

— Угу.

Мы — будто три бледных привидения, едва выступающих из темноты.

— Бери, — говорит Дэниел. — Запросто, папа делает кучу отпечатков тех снимков, которые ему нравятся.

Я посмотрел снова. Увидел сучок на дверной раме, скол на кромке крыши, трещинки в стене дома. Снова увидел три лица.

— Может, эта фотография и попадет в книгу, — сказал Дэниел.

Я отвернулся. Вдохнул, выдохнул.

— А что еще? — спрашиваю.

— Куча всякого. — Он еще раз перебрал отпечатки. — Вот, пока этот самый его любимый.

Перевернул. Айлса с родными в море. Темные согнутые фигуры, такие же темные, как и уголь, наваленный на тележку у них за спиной, такие же темные, как и Уилберфорс, который угрюмо таращится на берег. Айлса тянется руками вниз, к воде. Ее папа поднял на плечо здоровенное ведро. Лош и Йэк идут вдоль кромки воды с лопатами.

— Здорово вышло, правда? — говорит Дэниел. — Папа сказал, что они похожи на древних чертей, что-то в таком духе.