– Ну как? – интересуется Вольдемар, отложив карандаш и бросив на рисунок оценивающий взгляд.
– Красавчик, – выдавливаю я, таращась. Неужели Вольдемар не врет? Мозг отказывается верить, но чувство странное, двойственное – появись сейчас такой вот инопланетянин из дверей, удивления особого не будет.
– А что эти инопланетяне делают с пленниками?
– Используют, – просто ответил Вольдемар.
– Как? – побледнев, уточнила я.
– Как пилотов. Я же говорил. Они сами управлять кораблем не могут, рук-то у них нет. Вот и пользуются услугами людей.
– А вы, стало быть, этих самых людей им поставляете?
– Вроде как. Они с человеком летят на их землю, там меняют товары и возвращаются сюда за новым. Потом берут следующего человека и снова летят.
– И долго летят?
– Не знаю точно, где-то месяц или больше, – задумчиво тянет Вольдемар.
– А что со старым пилотом? – настойчиво допытываюсь, уясняя важные для себя вопросы.
– Ничего. Заплатили – и все, проваливай.
– Все? – недоверчиво переспросила я.
– А что еще?
– А если он все расскажет?
– Зачем?
– Ну, не знаю…
Вольдемару эта тема наскучила, и он, позевывая, спросил:
– А хочешь, я тебе новую черепашку покажу?
Есть ситуации, в которых ответ очевиден.
– Очень хочу!
Наследничек Великой Екатерины вылавливает из аквариума очередное обреченное пресмыкающееся и протягивает мне.
По рукам течет.
Женское лицо занимает весь панцирь, и на первый взгляд оно просто миловидно, лишь присмотревшись, я обнаруживаю, что каждый из зубов, виднеющихся сквозь широко разведенные в улыбке губы, является черепом.
– Великолепно, Вольдемар! Ты удивляешь каждый раз все сильнее и сильнее.
– Правда?
– Абсолютная. Мне трудно даже представить, как далеко простираются границы твоего таланта.
Пресмыкающееся отправляется в аквариум, Вольдемар – к мольберту, а я – к себе в камеру. Обещание, что я буду ночевать в его комнате, так и осталось обещанием.
Заскочив на кухню, я хватаю пару холодных картофелин и огурец. Мяса не видно, а брать из холодильника страшно.
Жуя, в очередной раз пытаюсь разобраться, насколько рассказ моего невольного любовника может соответствовать истине.
Не верю. Но поставить жизнь на это не могу. Все же поселился в глубине сознания червячок сомнения. Хотя признать существование инопланетян – все равно что признаться в собственном сумасшествии.
Как бы там ни было, но отступать я не намерена. Если даже Вольдемар не соврал и нас действительно используют в качестве пилотов на космическом корабле инопланетян, не верю в радужные перспективы богатства и свободы. Даже в этом случае маловероятно, что инопланетяне просто отпустят человека, знающего про них. Ну, не верю, и все. А значит, главной и единственной целью по-прежнему должна оставаться свобода.
– Явилась? – скривился Господин Кнут, продолжая ласкать рукоять плети.
– Да.
– Откроешь? – поворачивается он к напарнику, на лице написано острое нежелание подниматься с кресла.
Мордоворот кивает.
Шагая за ним, бросаю быстрый взгляд в камеру, которая находится через две от моей в сторону надзирательской половины.
Никого. Еще недавно в ней держали парня. Просто парня. Я даже имени его не знаю. Потом увели, и все. Где он, что с ним? Хотелось бы верить, что сейчас он не бьется, к примеру, на потеху зрителям в смертельной схватке с таким же несчастным, а стоит за штурвалом космического корабля, в иллюминаторах мелькают звезды, а впереди его ждет возвращение на Землю и куча денег.
Прошло почти две недели. Большую часть времени я проводила с Вольдемаром. Преимущественно удовлетворяя его эго, что не слишком сложно, любую лесть он заглатывает, как оголодавший окунь живца – не пережевывая, а вот удовлетворение похоти занимает от силы десять минут на все про все, но вот стоит как физически, так и морально куда как больше.
Ко мне привыкли, и я начала отлучаться без присмотра Вольдемара. То воды ему с кухни принести, то в туалет сбегать. Без сопровождения возвращалась в камеру. Несколько последних ночей я провела в комнате парня, пристроившись на коврике. Не очень удобно, но для плана важно. Правда, когда оставалась на ночь в его спальне, он надевал на меня наручники, защелкнув второй браслет на ножке шкафа, который и с рычагом не приподнимешь.
– Зачем? – растерянно улыбнулась я, когда стальные браслеты обхватили кисть в первый раз.
– Так положено.
– Но, Вольдемар, я ведь…
– Правила. Нужно их выполнять.
– Хорошо, Вольдемар.
– Ты не сердишься? – спросил он. Я вознамерилась было нахмурить брови… хорошо не успела. – А то, кому не нравится выполнять правила – тот враг. Так мама говорит.
– Не сержусь, – улыбнулась я. Само существование такого правила говорит о наличии прецедента. Не от Вольдемара сбегали, как мне думается. Интересно, повезло ей или…
– Конечно.
Правило по-прежнему действует.
Вольдемар, убрав связку ключей в карман, растягивается на кровати. Зарывшись в ворох одеял, сладко вздыхает и распоряжается:
– Пой колыбельную.
– Какую?
– Любую.
– Но, Вольдемар, я не знаю…
– Сочини.
– Но…
– Я жду. – В голосе прорезались капризные и какие-то злые нотки.
Вздохнув, прочистила горло и затянула блеющим голоском:
– Спят усталые игрушки, Вольдемары и подушки тоже храпят, баюшки-баю.
– А говорила – не знаешь. Хорошо получается. Пой дальше.
И я запела.
Несу все, что на ум приходит. А в усталую голову лезет преимущественно откровенная ерунда.
Но подействовало. Вольдемар захрапел.
А вот мне под его аккомпанемент не удается заснуть до самого утра.
Наконец усталость взяла верх над пронизывающим до костей холодом, над проникающим до мозга мерзким звуком.
Но стоило мозгу погрузиться в объятия Морфея, как я оказываюсь над собой.
Смотрю под ноги, вижу прикованное наручниками к ножке шкафа тело, зябко кутающееся в замызганный халат. На выглядывающей коленке темнеет синяк, на шее следы зубов, ухо красное, припухшее, на скуле ссадина. На мертвенно-бледном лице следов косметики нет, лишь темнеют набрякшие под глазами мешки.