Ящик был настоящим произведением искусства: когда он открывался, его отделения выезжали наверх и раскладывались веером. Тут были перья и чернила, баночки с красками и тушью, морилками и растворами. А по днищу была бережно разложена бумага тридцати шести видов, включая и весьма редкие. А без хорошей бумаги никак нельзя. Другой вес, другая прозрачность – и все, никакое мастерство тебя не спасет. Даже неверный почерк не так страшен, как неверная бумага. Неидеальный почерк, кстати, зачастую срабатывает даже лучше, чем несколько бессонных ночей, проведенных в попытке отточить его до безупречности, потому что есть что-то у людей в голове, что заставляет их обращать внимание на мельчайшие детали, которые чуть-чуть не на своем месте, но в то же время само дорисовывает те подробности, которые лишь намечены парой удачных росчерков. Характер, надежда, подача – и дело в шляпе.
Это прямо как я, подумал он.
В дверь постучали и одновременно повернули ручку.
– Да? – бросил Мокриц, не поднимая глаз. – Я занят вообще-то, рисую день… марки!
– Там женщина, – выпалил Грош. – С ней големы!
– А, это госпожа Ласска, – сказал Мокриц и отложил перо.
– Так точно, вашеблагородь, и она говорит: «Передай Солнечному Зайчику, что я привела ему почтальонов»! Сэр, вы решили сделать големов почтальонами?
– Почему бы и нет? – Мокриц наградил Гроша строгим взглядом. – Ты ведь нашел общий язык с господином Помпой?
– Да, он ничего, сэр, – пробубнил Грош. – Порядок всегда наводит, уважительный – я говорю как есть… но людям не всегда по нраву големы, сэр, у них ведь глаза светятся, и вообще, а еще они никогда не останавливаются. Народ может их не принять – вот что я хочу сказать, сэр.
Мокриц уставился на него. Големы были исполнительными, надежными, ей-богу, они подчинялись приказам. И, может, госпожа Ласска снова ему улыбнется… думай о големах! Големы, големы, големы!
Он улыбнулся и ответил:
– А если я докажу всем, что они настоящие почтальоны?
Десять минут спустя первый из големов, тот, которого звали Ангхаммарад, превратил в щепки почтовый ящик и доску толщиной в несколько дюймов.
– Почта Доставлена, – сообщил он и застыл. Глаза потухли.
– Прошу обратить внимание на расплющенный роликовый конек, господа. И на горстку толченого стекла там, где была бутылка. И не могу не отметить, что господин Ангхаммарад проделал все это с мешком на голове.
– Да, но он прожег в нем дырки своими глазами, – заметил Грош.
– Никто не в силах изменить собственную природу, – поучительно заметила Дора Гая Ласска.
– Сознаюсь, у меня аж на душе потеплело, когда он расколошматил эту дверь, – сказал старший почтальон Бейтс. – Это бы отвадило народ делать такие низкие и такие острые щели.
– И с собаками, похоже, проблем не будет, – сказал Джимми Тропс. – Он-то уж точно не выпрыгнет из штанов, когда его покусают.
– Вы убедились, что голем подходит для должности почтальона? – спросил Мокриц.
В ту же минуту их лица скривились, и почтальоны заговорили нестройным хором:
– …дело-то не в нас, вы поймите…
– …люди могут не понять, э, почтальонов из глины…
– …начнется, что мы отбираем рабочие места у настоящих людей…
– …ничего против них не имею, но…
Все замолчали, потому что собрался что-то сказать Ангхаммарад. В отличие от господина Помпы, у него это получилось не сразу. И когда его голос наконец прозвучал, казалось, что он долетает из далеких времен и мест, как звук прибоя в окаменелой раковине.
Он спросил:
– Что Такое Почтальон?
– Гонец, Ангхаммарад, – сказала госпожа Ласска. Мокриц отметил, что с големами она разговаривала иначе. В ее голосе слышалась неподдельная теплота.
– Господа, – обратился он к почтальонам, – понимаю, вам кажется…
– Я Был Гонцом, – пророкотал Ангхаммарад.
Его голос не походил на голос Помпы, равно как и его глина. Он весь был как грубая мозаика из разных глин, от почти черной до красной и светло-серой. Глаза Ангхаммарада горели ярким рубиновым светом, а не тлели как угольки у других големов. Он казался старым. Он чувствовался старым. Словно возраст его был осязаем.
На одной руке, прямо над локтем, у него крепился металлический ящичек на проржавленном обруче, врезавшемся в глину.
– Был посльным? – беспокойно поинтересовался Грош.
– Моим Последним Исполненным Заданием Было Доставить Декреты Короля Хета Из Тата, – сказал Ангхаммарад.
– Никогда не слышал о таком, – сказал Джимми Тропс.
– Полагаю, Это Оттого, Что Страна Тат Ушла Под Воду Девять Тысяч Лет Назад, – мрачно пояснил голем. – Такова История.
– Батюшки! Тебе девять тысяч лет? – воскликнул Грош.
– Нет. Мне Без Малого Девятнадцать Тысяч Лет. Я Родился В Пламени От Рук Жрецов Упсы Третьего Ниня Козлиной Стрижки. Мне Был Дан Голос, Дабы Я Мог Доносить Послания. Так Сотворен Этот Мир.
– Об этом тоже впервые слышу, – сказал Тропс.
– Упса Была Уничтожена извержением Горы Шипуту. Два Столетия Я Провел Под Горой Пемзы, Пока Ее Не Размыло, И С Коих Пор Я Стал Гонцом Королей-Рыбаков Святого Ульта. Могло Быть И Хуже.
– Ты, верно, многое повидал на своем веку! – сказал Стэнли.
Горящие глаза повернулись в сторону юноши, освещая его лицо.
– Морские Ежи. Я Повидал Много Морских Ежей. И Морских Огурцов. И Мертвых Кораблей, Которые Продолжали Плыть. И Один Якорь. Все Проходит.
– Как долго ты провел на дне моря? – спросил Мокриц.
– Без Малого Девять Тысяч Лет.
– Хочешь сказать… ты просидел там столько времени и ничего не делал? – спросил Агги.
– Мне Не Было Велено Поступать Иначе. Я Слышал Песнь Китов Над Моей Головой. Было Темно. Потом Были Сеть, Движение И Свет. Всякое Случается.
– И тебе не было… скучно? – поинтересовался Грош. Почтальоны смотрели на голема во все глаза.
– Скучно, – повторил Ангхаммарад бесцветным голосом и повернулся к госпоже Ласске.
– Он понятия не имеет, о чем вы, – сказала она. – Они этого не понимают. Даже те, кто помоложе.
– Тогда, думаю, ты будешь рад снова доставлять послания! – сказал Мокриц неестественно бодро. Голем снова повернулся к госпоже Ласске.
– Рад? – переспросил Ангхаммарад.
Она вздохнула.
– И снова трудное слово, господин Мокриц. То же самое, что и «скучно». Ближе всего будет вот что: «Ты удовлетворишь потребность исполнять полученные приказы».