Пустыня изнуряла Грейс. Единственным утешением оставались воспоминания о графстве Суррей, Шамлей Грин, Джереми и всех тех, кого она любила. Но воспаленный рассудок воскрешал не людей, а имена и мертвые, схематичные образы. Грейс чувствовала, как солнце иссушает ее мозг. Где я? Кто я?

Грейс Констанс Норбери больше не существовало. Вместо нее появилось некое существо женского пола, отощавшее, загорелое и вечно мучимое жаждой, которое удерживалось в седле одним лишь усилием воли и не было способно ни на что другое, как только механически выполнять приказы.

– Стой.

Грейс повиновалась. Сегодня выдался особенно жаркий день. Воздух мерцал, как заряженный, и ветер дул сильней, чем вчера. Аббас остановил остальных верблюдов, которые выглядели обеспокоенными, и замер, вглядываясь в пустыню.

– Спускайся. Быстро.

Грейс поставила животное на колени, как учил Аббас, и выскользнула из седла.

Он тоже спешился, потом снова поднял верблюда, согнал животных вместе и велел им лечь. Быстрыми, уверенными движениями Аббас разгружал оружие и бурдюки с водой и бросал их между верблюжьими телами. Грейс охватил ужас.

– Что мне делать, Аббас? – спросила она.

Он не отвечал. И лишь когда она окликнула его еще раз, сказал:

– Прикрой лицо, как только можешь.

Дрожащими пальцами Грейс поспешила выполнить приказание.

– Укутайся!

Аббас бросил ей плотное одеяло с геометрическим узором по краю, и Грейс обернула его вокруг плеч. Другое такое же Аббас накинул на бурдюки с водой и крепко перевязал ремнями. Потом толкнул Грейс на землю рядом с верблюдами и сам опустился рядом на колени. Он поправил платок на ее лице, а одеяло обернул так плотно, что Грейс чуть не задохнулась. После чего укутался сам и затих.

– Аббас… – начала она и не договорила.

Потому что фырканье верблюдов, перешедшее в почти человеческие стоны, внезапно заглушило гудение, мгновенно усилившееся до страшного рева и зловещего шипения. Грейс успела увидеть будто подернутое туманом небо и вздымающиеся к нему фонтаны песка, прежде чем Аббас снова повалил ее, прижал к себе и накрыл своим кафтаном.

Сверху зашелестел песок. Миллионы и миллионы песчинок проникали во все щели и поры и едкой, раскаленной пылью разъедали кожу изнутри. Грейс прошиб пот, который испарялся, не успевая промочить кожу. Все ее тело исходило удушливым жаром.

Я. Не. Могу. Дышать. Воздуха! Господь всемогущий! Я не хочу умирать! Не хочу!

Она хотела заплакать, но ни единой слезинки не образовалось под сомкнутыми веками. Кровь колотила в виски, а потом с такой силой надавила изнутри на череп, что он чуть не разлетелся на мелкие кусочки.

Я не хочу умирать.

Грейс потеряла чувство времени. Сколько часов или минут длилась эта мука, притупленная парализующим тело ужасом? Откуда-то из глубины сознания сами собой всплывали стихи: «К Тебе, к Тебе одной взываю я из бездны… Джереми… Цветы… зла… – Слова впивались в мозг раскаленными крючьями: —…в которую душа низвергнута моя… Вокруг меня тоски свинцовые края… безжизненна земля и небеса беззвездны… [20] Взываю… взываю…»

Все кончилось разом. Ветер прогудел и стих вдали, и Аббас сорвал с нее одеяло и платок. Грейс жадно глотала воздух и кашляла, пока Аббас хлопал ладонями по ее лицу, выметая песок и пыль из глаз, носа, ушей, волос. Воздух! Грейс захлебывалась им и кашляла, кашляла, словно готовая с каждым толчком воздуха выплюнуть из себя легкие.

– Пей.

Грейс припала к бурдюку, который Аббас поднес к ее рту, и жадно втягивала в себя воду. Глоток – вдох, глоток – вдох, глоток – вдох, пока не упала в изнеможении на песок.

Драгоман отряхнулся и пошел заниматься верблюдами.

– Когда Аллах создал Судан, он долго смеялся, как говорят там, откуда я родом.

– А откуда ты? – выдохнула Грейс.

Аббас кивнул куда-то в направлении запада.

– Я наполовину араб, наполовину динка. – Он искоса посмотрел в ее сторону. – А ты или глупа, как коза, или имеешь сердце воина.

Она пожала плечами. Теперь она чувствовала себя прежней Грейс Норбери, воскрешенной несколькими минутами смертельной опасности. Ее проводника песчаная буря тоже, казалось, оживила и развязала ему язык настолько, что теперь он даже отвечал на вопросы своей спутницы.

– Должно быть, тот, кого ты хочешь найти, очень хороший друг. – Глубоко посаженные глаза Аббаса пристально вглядывались ей в лицо.

Грейс посмотрела вдаль.

– Это человек, которого я люблю.

Она вскочила на ноги и хотела помочь Аббасу грузить на верблюдов бурдюки с водой, но он покачал головой:

– Это работа не для женщин… А что ты будешь делать, если не найдешь его?

Грейс опустила глаза.

– Не знаю, – прошептала она. – Об этом я еще не думала.

– Чем плох тот, что был с тобой в Каире?

Грейс улыбнулась.

– С ним все в порядке. Просто… мы друг другу не подходим.

Аббас приторочил к седлу очередной бурдюк.

– Со стороны все выглядит иначе, – заметил он.

– Я знаю.

Голос Грейс звучал подавленно. При мысли о Лене на душе у нее стало тяжело.

Очередной верблюд с ревом поднялся на ноги. Аббас резко повернулся к Грейс.

– Любовь бывает подобна безумию, она несет с собой гибель, – сказал он.

– Так говорят в Судане?

Аббас улыбнулся, обнажив два ряда ослепительно-белых зубов.

– Так говорит Аббас, который знает людей. Как тебя зовут?

– Грейс.

– Поднимайся в седло, мисс Грейс! – рявкнул драгоман и сам вскочил на верблюда.

44

Стивен задумчиво смотрел в сад через стеклянную дверь гостиной. После приступа, который случился в конце ноября, доктор Грейсон рекомендовал полковнику ежедневные прогулки. Как правило, сэр Уильям совершал их в сопровождении Генри, который возвращался в дом с припудренной снегом мордой и льдистыми комочками в курчавой шерсти.

Опираясь на палку здоровой левой рукой, полковник вскидывал вперед правое бедро, перемещая вес на парализованную правую ногу, и тут же переносил его снова на левую сторону, готовясь сделать следующий шаг. Это было нелегко, тем более что давала о себе знать старая рана еще со времен войны в Индии. Проковыляв таким образом с полчаса, сэр Уильям опускался на тщательно очищенную от снега скамью, а счастливый Генри как ни в чем не бывало кувыркался в пушистых сугробах.

Вот и сегодня отец присел отдохнуть. Даже издали было видно, как тяжело он дышит. Стивен потянулся было к дверной ручке, но вдруг насмешливый женский голос, сладкий, как суфле, заставил его оглянуться: