– О чем мы будем говорить?
– О чем угодно. Обо всем. Что ты любил есть в детстве? Какое твое первое воспоминание? А звук, который любишь больше всего? Расскажи о самом прекрасном месте, в котором ты побывал.
Саймон кивнул, и они пошли дальше. Какое-то время оба молчали, потом он вдруг сказал:
– Морковка. Другие мальчишки всегда крали сладости из лавки в городе, а я таскал морковку из конюшни. Конюхи делали вид, что не замечают меня. Может, боялись, что их уволят. Но я ел морковь бушелями.
– Черника, – откликнулась Элис. – Я ходила на поля в августе и набивала рот ягодами, вместо того чтобы принести домой на пирог. Но мама всегда об этом догадывалась, потому что я возвращалась с черными губами.
Они взглянули друг на друга и улыбнулись. После чего Саймон продолжал:
– Я помню, что был очень маленьким, не больше года, когда няня ударила меня по руке. Я тогда попытался опрокинуть каминный экран. Похоже, это моя давняя привычка – совать руки в огонь.
– Не слишком многое изменилось за последнее время.
– Опасность всегда меня привлекала. Ощущения стоят того, чтобы обжечься.
Она взглянула на него из-под ресниц.
– В таком случае останутся шрамы.
– Глядя на шрамы, многое вспоминаешь.
Элис покачала головой и пробормотала что-то об упрямстве.
– Я помню, как Генри учил меня играть в регби. Это было до того, как он решил, что девушки не должны играть. Я только научилась стоять, а он бросал мне мяч и сбивал меня с ног.
– Но ты вставала и пыталась поймать мяч.
Она криво усмехнулась:
– Не трудно догадаться, верно?
– Элис, целая жизнь уйдет на то, чтобы узнать тебя. И я бы с радостью отдал…
Она вдруг повернулась к нему.
– Не надо, Саймон.
Он кивнул.
– Идем дальше. Задаем вопросы.
– Да, отвечаем.
Они долго бродили среди холмов и говорили, пока не охрипли.
Саймон вспомнил давным-давно прочитанное в Харроу стихотворение Марвелла. О человеке, который всегда слышал грохот колесницы времени за спиной. А впереди расстилалась пустыня вечности…
Тогда он фыркал, считая, что это стихотворение – глупые фантазии меланхолика. Но сейчас эти стихи с болью проникали в самое сердце и казалось, что боль никогда не исчезнет.
Они сделали круг, обойдя деревню, и направились обратно, но тут вдруг увидели бежавшего к ним Кристофера Тремейна, одного из новых владельцев.
Элис и Саймон бросились к нему. Кристофер остановился и, задыхаясь, проговорил:
– Они пришли… – С трудом переводя дыхание, он кивнул в сторону деревни.
И было видно, что у конторы управляющих стояли два экипажа и коляска.
Саймон и Элис переглянулись. Колесница времени прибыла. Критический момент наконец настал.
Сердце грохотало в груди Элис, когда они втроем бежали в деревню. Промчавшись по главной улице, она заметила, что из окон смотрят рабочие. Те, кто похрабрее, находились на улице. И все глазели на здание конторы, у которого стояли экипажи. Уже на подходе Элис услышала разговор на повышенных тонах.
Саймон тотчас вошел.
Однажды Элис прочитала грошовую книжонку о ковбоях с Дикого Запада. В конце книжки ковбои стояли на главной улице города, направив друг на друга пистолеты. Это называлось «уладить дельце».
В точности так все и выглядело в конторе управляющих, когда Саймон оказался лицом к лицу не только с ними, но и с владельцами. Все они стояли в одном конце комнаты, а в другом – Натаниел, Тривз Дайвер и еще несколько человек. С благодарностью кивнули Саймону, когда тот прошел в комнату.
Владельцы казались здесь какими-то странными чужаками. Конечно, управляющие одевались гораздо лучше, чем рабочие, но даже они не могли сравниться с городской элегантностью прибывшей троицы. Тут же стояли еще двое мужчин с папками в руках. Вероятно – поверенные.
Но все они не пугали Элис так, как пугал Типпетт, маячивший в углу вместе с другими констеблями – Оливером, Фрайманом и Байсом. Лицо старшего констебля потемнело от едва сдерживаемой ярости, а его люди, сжимавшие в руках дубинки, были готовы к схватке.
Харролд выглядел почти комически шокированным, когда вошел Саймон. Он уставился на рабочую одежду Саймона, потом – на его лицо.
– Добрый день, джентльмены, – приветствовал троицу Саймон.
– Я желаю получить полный отчет, Шейл, – заявил Харролд. – Несколько часов назад мы получили телеграмму, содержащую совершенно немыслимые утверждения.
– И каждое из них – правда. Но я не Шейл, у меня другая фамилия.
– А я не его жена, – вмешалась Элис. – И у меня нет брата в правительстве. Зато я одна из совладельцев корпорации, и это делает меня хозяйкой «Уилл-Просперити».
Если Харролд и все остальные удивились словам Саймона, то каково же было их изумление, когда заговорила Элис! Ее выговор, одежда… В ней не было ничего от жеманной светской леди. И будь она проклята, если не наслаждалась их шоком!
– Вздор! – заявил Стокем.
– Все это вздор! – подхватил Тафтон.
Саймон подошел к сейфу, открыл его и вынул стопку бумаг.
– Пусть ваши поверенные просмотрят документы. Тут все легально, все по закону. Кстати, акции тех заморских предприятий, которые должны были уберечь вас от английских налогов, так же фальшивы, как и ваши претензии на благородство.
Тафтон выхватил бумаги из руки Саймона и сунул поверенным. Те тут же надели очки и разложили документы на столе, чтобы тщательно изучить. Воцарилось молчание. Тем временем Типпетт злобно таращился на Элис и Саймона и сжимал дубинку с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Он понимал, что если прежние владельцы и управляющие уберутся, то и его в деревне не потерпят. И он уже не получит платы за запугивание шахтеров. Более того, тогда всякий сможет пожаловаться на констеблей судьям графства, и они скорее всего потеряют работу.
– Черт возьми, кто вы такой?! – завопил в тишине Харролд.
– Я не называю имен, но могу сказать, что я из «Немисис анлимитед».
Констебли явно ничего не поняли, но все остальные точно знали, о чем речь. И побелели от страха.
– Зато я действительно мисс Карр, – вставила Элис. – И это моя деревня. Поэтому я буду наслаждаться, наблюдая, как вы уберетесь отсюда.
Троица переглядывалась, а Элис спокойно смотрела на них, хотя в жилах ее бушевал огонь.
Типпетт и его констебли не единственные, кто рвался в битву. Мертон и Горли с каждой секундой становились беспокойнее – сгибали пальцы, сжимали кулаки и что-то злобно бормотали.