За телегами тащились и пленные — их башкиры заставляли идти своими ногами, а если кто‑то падал без сил — просто перерезали глотку. И среди них шли младшая жена Таниного хозяина — опозоренная и измученная, и шел среди них его же старший сын. Раненый, сломленный, избитый, но живой. Таня ходила, смотрела — ей не препятствовали. Вот начни она умолять убить мучителей, бросься на них сама — воспротивились бы, нечего чужую собственность портить. А пока просто ходила и смотрела — да ничего страшного.
И младшие дети нашлись тоже — в одной из телег. И Таня думала, что все справедливо. Еще десять дней назад мучили ее — теперь издевались над ее мучителями. И поделом им.
Самой мстить как‑то и не хотелось.
Хотелось смотреть вперед и предвкушать, как из туманной дымки возникнут высокие башни Азова.
Русь, милая Русь манила берегами речек, золотыми куполами церквей, малиновым колокольным звоном, песнями соловья…
Дом…
* * *
Турки обустраивали лагерь вокруг крепости. Их становилось все больше и больше. Собесский посмотрел на одного из артиллеристов, которые, припав к своим грозным пушкам, изнывали от желания выстрелить!
— Не стрелять без приказания. Пусть думают, что нет у нас дальнобойных пушек…
Никто и не стрелял, пока турки разбивали лагерь, пока расставляли палатки… Пушки заговорили, когда войско турецкое отдыхало в шатрах — вот тут и настал для них ад.
Ядра срывали палатки, калечили людей, турки с криками носились по лагерю — пока не начинали вновь свистеть ядра.
Повезло осажденным не только в этом случае, нет. Разъяренный двумя неудачами — на переправе и со Жванецким замком, султан приказал штурмовать сразу — и растереть неверных! В порошок, в пыль, в ничто…
И турки ринулись на приступ Нового города под пушечным огнем. Они приставляли к стене лестницы, забрасывали крюки с кошками, они непрерывно стреляли…
Ян Собесский был везде. Он был на бастионах, вдохновляя своих людей, он был на стенах, он был на валах, он сражался на куртине — и вот уже голос его разносился по бастиону святого Юрия.
— Картечью бей! Картечью!!!
И полякам‑таки удалось отбить первый приступ, хотя и ценой больших потерь.
Турок они не считали, а защитников крепости полегло не менее тысячи. И все же первый штурм они отразили.
* * *
Поздно ночью Ежи Володыевский смотрел в огонь. Языки пламени танцевали, переплетались… его отряд в крепость не пустили.
— Ежи, ты храбрец, но кой толк от кавалерии в крепости? Гибнуть под пушечными ядрами? Нет уж, для тебя будет иное задание. Турок более ста тысяч — и ты должен сделать так, чтобы в округе они себя владыками не чувствовали. Тревожь их, уничтожай, где только можно, нападай на обозы… ты меня понял? Здесь надобно действовать по обстоятельствам, а ты это сможешь.
И Собесский был прав. И все же сердце мужчины было не на месте.
В крепости оно осталось, в руках у Барбары, которую про себя он называл только Басенькой. Любимая, светлая моя, что ты нашла в неудачливом рыцаре, который прошел столько войн, но не нажил себе ни состояния, ни замка?
Но если уж так выпало, что ты тоже меня любишь, я все брошу. Пусть с Кристиной я связан по законам человеческим, но с тобой, с тобой — любимая, я не связан. Я — часть тебя, а ты мое сердце жизнь, душа сама….
Пусть у меня лучше сердце из груди вырвут, чем с тобой расставаться. Ни Каменец не надобен, ни отряд, ни сама жизнь моя…
Из задумчивости Ежи вывел его оруженосец Анджей, который сообщил, что тут неподалеку тащится несколько сотен турок, собираясь присоединиться к остальным…
Что ж…
Не топтать вам, мрази, польскую землю.
Вскочили в седла отчаянные воины, засверкали в ночи сабли…
К утру парой сотен нехристей меньше стало. А Володыевский распорядился отогнать их телеги в ближайшую деревню да там и раздать. Им с собой обоз не надобен, а вот доброе отношение людское — очень даже. Крестьяне теперь за них и солгут, и помогут, коли что случится, и раненого укроют…
Та война уже выиграна, когда весь народ встает. А коли все равно холопам — под кем землю пахать, так можно и не драться уже. Проиграна она.
И все же, когда прошла буря схватки, когда пришло время командовать и распоряжаться — опять перед Ежи встали голубые глаза…
Он метался со своим отрядом по окрестностям, резал турецких фуражиров, уничтожал мелкие отряды, убивал разведчиков, но что бы он ни делал, чем бы ни занимался — словно небо над головой, сияли в его душе ясные глаза его любви, его Басеньки. Мы ведь сражаемся не за абстрактную идею, нет. За своих родных и близких.
За тебя, любимая.
* * *
Примерно то же думал и Ян Собесский.
Первый штурм туркам не удался, более того, их откинули даже от Нового замка, хоть куртина и походила теперь более всего на кучу камней, а несколько пушек взорвались…
Теперь они будут осаждать Каменец. Рыть подкопы, подводить мины… продержаться бы. Ров заполнен водой. Конечно, турки могут построить плотину выше по течению и отвести воду… а могут и не отвести.
Володыевский за стенами крепости, он справится там. Ян же обязан справиться здесь.
И встают перед глазами черные очи Марии, Марысеньки, любимой…
Она верит в него, она его любит, так что не сможет он сложить здесь свою голову. Победить надобно…
Бог весть, подойдут ли русские и когда это будет. А до тех пор — держаться и драться…
Он не был бы так спокоен, коли знал бы, что сейчас среди шляхты стремительно распространяется страшный слух. Марфа предложила, а Софьины девушки творчески переработали и запустили слух, что его Марыся сейчас зарабатывает для мужа деньги и отряды во Франции… да — да, кто бы мог подумать!
Тем самым способом!
Но она ведь не невинная девушка, так что…
Да и французский король мужчина в самом соку, и куда моложе ее супруга… а говорят, у короля еще и брат есть и она и это тоже, а то и все втроем, вместе… но тссссс!
Разумеется, все это наглое вранье! Никто никогда не поверит! Такая достойная дама…
Кругом одни мерзавцы и сплетники, вот!
* * *
Степан хлопнул стакан горилки, мрачно закусил огурцом.
Нельзя сказать, что дела его были плохи, но и что не особливо хороши — так точно.
С распростертыми объятиями его по станицам не принимали, факт. Но и не гнали ведь. Выслушивали, размышляли.
И сейчас стрелки весов колебались. Все поставлено было на карту. Коли вернется Петр из похода, с добычей вернется, с удачей молодецкой — так и останется он гетманом. И тогда Степану воевать придется за это место.