В том, что этот апологет честолюбия сумел вселить в разум своих слушателей то беспокойство и ту неудовлетворенность, которые сам он считал основой новых нравственных норм, сомнений не оставалось, поскольку на каждом лице появилось выражение задумчивого сомнения.
Впрочем, как бы все это ни было интересно, Чарльз Гарретт не забыл, с какой целью он сюда явился, поэтому через какое-то время стал нетерпеливо ерзать на стуле.
Нужно сказать, что, едва войдя в зал, он сразу понял, какое положение Джессен занимает среди своих учеников. Он понимал, что Джессен не мог напрямую спросить их о «Четверых благочестивых», не вызвав подозрения, которое неминуемо привело бы к провалу операции да и поставило бы под угрозу само существование «Гильдии».
Лишь когда Джессен закончил говорить и ответил на дюжину вопросов, одновременно посыпавшихся на него со всех сторон, а потом и на те вопросы, которые возникли после его ответов, свет забрезжил с неожиданной стороны. Когда с серьезной частью было покончено, люди, как это обычно бывает, стали задавать шутливые вопросы.
– И какое занятие вы бы предложили «Четверым благочестивым»? – мимоходом поинтересовался Фальк, и по небольшой группе слушателей прокатился смешок.
На миг глаза журналиста и реформатора встретились, и в их головах промелькнул один и тот же ответ. Губы Джессена дернулись, а не знающие покоя руки чуть-чуть задрожали, когда он вдумчиво, с расстановкой произнес:
– Если мне кто-нибудь точно скажет, чем «Четверо благочестивых»… Каким конкретно делом они занимаются, я, возможно, и смогу дать ответ на этот вопрос.
Тут впервые заговорил старик, потягивавший джин.
– Вы помните Билли Маркса? – спросил он.
Голос у него оказался хриплым, как у человека, который не привык часто пользоваться этим инструментом общения.
– Билли Маркс умер, – продолжил он. – Мертвее не бывает. Он знал этих «Благочестивых», у одного из них он вытащил часы и бумажник. Благодаря ему полиция чуть было не сцапала их.
Рядом с Фальком сидел человек, который все это время то и дело украдкой посматривал на Чарльза. Он повернулся к Джессену и сказал:
– Не думайте, что кто-нибудь из нас захотел бы иметь дело с «Благочестивыми», мистер Лонг. «Четверо благочестивых» могут точно так же обратиться за помощью к вам, как и к нам. К тому же, вы ведь работаете на правительство, так что это даже вероятнее.
Джессен и Чарльз снова быстро переглянулись. Глаза журналиста загорелись.
Что, если они и впрямь явятся к Джессену? В этом нет ничего невозможного. Однажды в одной из южноамериканских стран они обратились за помощью к такому человеку, как Джессен. Надо будет над этим подумать.
Пока Чарльз обдумывал эту возможность, Джессен, все еще продолжая говорить, стал одеваться. Кто-то из слушателей подал ему пальто.
Потом, когда они вместе вышли из зала и прошли мимо сторожа у дверей, журналист повернулся к спутнику.
– Они действительно могут обратиться к вам?
Джессен покачал головой.
– Вряд ли, – сказал он. – Не думаю, что им нужна помощь кого-то со стороны.
Остаток пути они шли молча.
У дома Джессена Чарльз, протягивая руку, сказал:
– Если все же это произойдет…
Джессен рассмеялся.
– Я обязательно дам вам знать, – не без иронии в голосе обронил он.
После этого странный человек вошел в дом, захлопнул дверь, и Чарльз снова услышал, как щелкнул дверной замок.
На следующий день вечерние газеты сообщили о загадочном исчезновении некоего мистера Дж. Лонга, проживавшего на Пресли-стрит. Новость подобного рода ни у кого не вызвала бы особого интереса, если бы не записка, обнаруженная у него на столе:
«Мистер Лонг понадобился нам, поэтому мы его забираем.
“Четверо благочестивых”».
Одного того, что происшествие это было напрямую связано с «Благочестивыми», стало достаточно, чтобы породить сенсацию. Стоит ли говорить, что пресса недоумевала, теряясь в догадках относительно причин столь странного исчезновения, поскольку мистер Лонг был фигурой незначительной и совершенно не влиятельной, просто более-менее образованный человек, который почему-то вбил себе в голову, что может преобразовать преступный мир. Однако в Министерстве внутренних дел, где мистер Лонг был известен под именем мистер Джессен, его исчезновение вызвало настоящий переполох, и на его поиски были брошены все силы Скотленд-Ярда.
Внутренний комитет в срочном порядке созвал всех, кто заправлял делами в Красной сотне.
Прибыли Старкье, француз Франсуа, итальянец Голлом, Пол Миртиски, американец Джордж Грейб и бывший капитан нерегулярной кавалерии Лодер Бартоломью. Среди собравшихся вокруг зеленого стола в здании на Грик-стрит Бартоломью был одет лучше всех, поскольку офицерское звание – само по себе неплохая школа моды. При встрече с ним люди с трудом вспоминали его имя, а вспомнив, хмурились. В памяти у них смутно возникала какая-то связанная с ним «некрасивая история», вот только, что это была за история, никто толком не помнил. Кажется, что-то, связанное с войной в Южной Африке, когда он вроде бы сдался неприятелю, скорее, даже не просто сдался, а договорился откупиться деньгами и продовольствием. Состоялся военно-полевой суд, его разжаловали, после чего Бартоломью вернулся в Англию и буквально завалил напечатанными на пишущей машинке жалобами сначала Военное министерство, а потом и редакции всех крупных газет. Затем он взялся за театр и стал время от времени появляться на подмостках мюзик-холлов под именем «Капитан Лодер Бартоломью – герой Допфонтейна».
Были в его судьбе и другие главы, не менее интересные, ибо он участвовал в шумном бракоразводном процессе, выпускал газету светской хроники, владел несколькими скаковыми лошадьми и наконец приобрел известность тем, что в «Календаре скачек» ему посвятили целый абзац, в котором официально и однозначно сообщалось, что капитану Лодеру Бартоломью запрещено появляться на Ньюмаркетском ипподроме.
То, что он попал во внутренний комитет Красной сотни, примечательно лишь тем, что это наглядно показывает, насколько далек рядовой европеец, интересующийся политикой, от перипетий английской жизни. В свое время тайное прошение Бартоломью о вступлении в Красную сотню было принято с восторгом, и его зачисление во Внутренний комитет не заставило себя долго ждать. В конце концов, разве он не был английским офицером, аристократом? Членом самого узкого круга высшего английского общества? Примерно так рассуждали в Красной сотне, члены которой не видели большой разницы между младшим офицером какого-нибудь корпуса бездельников и командующим Королевской конной гвардией.
Бартоломью связался с сотней лишь потому, что, как он и подозревал, в терроризме не последнюю роль играет финансовая сторона дела. На разведку здесь выделялись нешуточные суммы, и при его развитом воображении ему было совсем не сложно довольно часто находить поводы для личных встреч с главным финансовым управляющим Красной сотни. Он утверждал, что был лично знаком с членами королевской семьи. Более того, он не только дал понять, что пользуется их полнейшим доверием, но даже намекнул, что связан с ними родственными узами – не Бог весть, какая заслуга для его предков.