На судно вас доставят аэропланом. Там есть радиопередатчик и оттуда вы сможете присылать свои репортажи.
С коммунистическим приветом,
Вайнштейн
– Это маленькая месть Отдела печати, – усмехнулся Клим. – Вайнштейн знал, что я собрался ехать на юг, и нарочно отправил меня на север.
– Но почему ты не отказался?! – воскликнула Нина. – Ты не обязан ехать!
– Мое начальство считает, что полярная экспедиция – это огромная удача: ведь обычно Советы не пускают на север иностранных журналистов. Ты сможешь присмотреть за Китти, пока я буду в отъезде?
– Да, конечно.
– Когда ты вернешься домой?
– Я ушла от Рейха, так что мне некуда возвращаться.
Нина была уверена, что Клим обрадуется ее известию, но вместо этого он притянул к себе ребенка, будто она сообщила, что собирается его украсть.
– Пообещай, что ты не заберешь у меня Китти!
Нина смотрела на него непонимающим взглядом.
– Да с чего ты взял?..
– Ну, мало ли. Твой Оскар не потерпел бы в доме цветную девочку, а теперь ты свободная женщина и можешь делать все, что взбредет в голову.
Клим словно не замечал, насколько оскорбительны были его слова. Он не верил в Нинины добрые намерения и просил ее не быть большей мерзавкой, чем обычно.
– Пообещай, что не заберешь Китти! – повторил он. – Я приеду за ней как только освобожусь.
Нина уже была готова вспылить, но все-таки сдержалась. Вытащив из сумки карандаш, она написала несколько строк на обороте письма от Вайнштейна:
– Это адрес Элькина. Если не доверяешь мне, отправь ему телеграмму и попроси приглядывать за нами.
Клим кивнул и спрятал бумагу в карман.
Они прошли в купе, и он объяснил Нине, что нужно делать, если Китти опять разболеется, в каком пакете лежат лекарства, и куда он упаковал самое важное – розового тряпичного коня.
Китти забралась с ногами на диван и принялась вертеть выключатель на стене:
– Ой, тут свет зажигается! Папа, а когда мы ехали в Москву, у нас в вагоне света не было!
К соседней платформе подошел поезд, и напротив окна остановился вагон с полустертой надписью: «Даешь Деникинский фронт!» Десять лет назад Нина и Клим ехали на юг в точно таком же разбитом «сарае на колесах». Они не особо верили, что доберутся до места живыми, но тогда у них не было никого роднее друг друга.
Китти щелкала выключателем: свет – полумрак, свет – полумрак.
Раздался звон колокола. Клим поднялся и крепко обнял Китти.
– Будь умницей, и не особо докучай Нине.
Он назвал ее «Нина», а не «мама» – словно она была для ребенка чужой теткой.
3.
Поезд тронулся, и за окном потянулись мрачные привокзальные здания.
Китти сидела, болтая ногами, на диване и рассказывала Нине, как она недавно упала с крыльца и у нее была во-о-от такая страшная рана на ноге. Ей очень хотелось произвести впечатление на маму.
Нина кивала, глядя на крохотный шрамик на смуглой коленке.
Почему Клим не оставил ребенка с Галей? Он доверял ей еще меньше, чем Нине? Или, может, его любовница невзлюбила Китти?
Все было настолько запутано и непонятно!
Нина совершенно не была готова к свалившимся ей на голову материнским обязанностям. Как ни постыдно это звучало, они с Китти отвыкли друг от друга и не очень-то хорошо понимали, как им себя вести.
Из соседнего купе послышались детские голоса, поющие Интернационал по-немецки. Вагон на треть был занят иностранными пионерами – детьми зарубежных коммунистов, направляющимися в летние лагеря.
Китти потребовала, чтобы ее отвели к ним познакомиться, а когда Нина отказалась, устроила скандал. Она вдруг осознала, что папы рядом нет, и потакать ее желаниям никто не будет.
Дальше было только хуже: еда в вагоне-ресторане оказалась невкусная, чай – слишком горячий… Как это нельзя засовывать в нос хлебный мякиш? А ноздри тогда зачем?! А-а-а-а-а!!!
Во время очередной остановки Нина выбежала на платформу и заметалась среди крестьянок, сбывающих домашнюю снедь. Паровоз стоял под парами, и каждый раз, когда состав вздрагивал и чуть продвигался вперед, пассажиры в панике кидались назад к вагонам. У Нины замирало сердце: вдруг она не успеет сесть в поезд и Китти уедет без нее?
Она купила жареную курицу, вареную картошку и несколько огурцов, и Китти наконец соблаговолила поесть, но буквально через пять минут ее вырвало.
«Я совсем разучилась обращаться с детьми! – в отчаянии думала Нина, застирывая в уборной розовый сарафан. – А что, если это серьезное отравление?»
Когда она вернулась в купе, ребенок как ни в чем ни бывало прыгал по диванам.
– Давай играть в рыбалку? – предложила Китти. – Ты будешь рыбаком: закидывай удочку и вытаскивай меня из моря!
Она старательно изображала «небывалый улов» – то извозчичью лошадь, то поющий репродуктор, то морских чудовищ.
– Падай в обморок! – кричала разгоряченная Китти. – Я ужасный трехголовый водолаз!
Нина в изнеможении падала на диван.
Когда стемнело, они долго лежали в обнимку, и Китти рассказывала, как Капитолина молится Боженьке и вышивает полотенца с петухами.
Нине очень хотелось задать пару вопросов о Гале, но она не смела: слишком уж страшно было получить подтверждение тому, что она и так знала.
За окном пролетали искры из паровозной трубы, стучали колеса, а из коридора доносился женский смех.
– Мама, – позвала Китти. – А я волшебные слова знаю – меня Капитолина научила. Их надо говорить, когда что-то потеряешь. «Домовой, домовой, принеси мешок домой. А в мешке поклажа – там моя пропажа». Я загадала, чтобы домовой принес тебя, и видишь – ты нашлась.
Нина поцеловала ее в голову.
– Теперь нам еще папу надо вернуть.
– Хорошо, – сонно пробормотала Китти. – Только я не знаю, сможет его домовой поднять или нет, – все-таки папа тяжелый.
– Мы что-нибудь придумаем, – пообещала Нина. – Если надо, раздобудем подъемный кран.
4.
На перроне в Феодосии Нину и Китти встретил Элькин – загорелый, бородатый и еще более рыжий, чем всегда. В косоворотке с закатанными рукавами и выгоревшей красной феске он выглядел как турок-рыбак, а не как московский инженер.
– А где мистер Рогов? – спросил он, расцеловавшись с Ниной.
– Папа остался в Москве, и я только с мамой приехала! – сказала Китти.
Элькин в растерянности посмотрел на Нину.
– То есть как… «с мамой»? Клим говорил мне, что его жена умерла.