Нина мучительно покраснела. Надо было заранее предупредить Элькина обо всем! А теперь пойдут дурацкие вопросы и объяснения…
– Мы с Климом когда-то были женаты, – запнувшись, проговорила она.
– А как же Китти? Ведь она…
– Мы ее удочерили.
Элькин не нашелся, что сказать.
– Ладно, пойдемте, – произнес он и, подхватив чемоданы, повел гостей сквозь привокзальную толпу.
Нина так и не поняла – как Элькин отнесся к известию о ее предыдущем браке. Что, если он догадался, что зимой она приходила в «Московскую саванну» не столько к нему, сколько к Климу? Ох, какой позор!
Феодосия была жаркой, пыльной и сказочно прекрасной, и постепенно смущение оставило Нину. Она смотрела на татарских женщин в пестрой рванине, на черноусых носильщиков, таскавших здоровые деревянные поддоны на головах, и на веселых торговцев, которые продавали мелких креветок и, как семечки, ссыпали их в газетные кульки.
– В Коктебель на исполкомовской колымаге поедем – я уже обо всем договорился, – сказал Элькин, показывая на стоящий в тени открытый автомобиль. Бока машины были помяты, фары не подходили друг к другу, но зато заднее сидение было покрыто дорогим восточным ковром.
Шофер – загорелый парень в дырявой майке и со здоровыми очками от пыли, болтавшимися на шее, – с любопытством оглядел Нину и Китти.
– Ну что, заводить мотор?
– Заводи! – приказал Элькин и с великим почтением усадил дам в автомобиль.
Они понеслись по улицам, распугивая кур и бродячих собак.
Сидя вполоборота, Элькин рассказывал Нине, как ему удалось восстановить в Коктебеле заброшенную кузню и превратить ее в мастерскую.
Местные власти его не трогали, хотя им тоже велели «вести наступление на частника». Элькин был единственным на всю округу «мастером на все руки» и ему тащили в починку все на свете – от старых, еще дореволюционных генераторов до кладбищенских оград. Исполкомовский автомобиль тоже был его детищем, собранным из трех разных машин.
– Одна беда – народ наш очень бедный, – кричал Элькин, придерживая феску, которая то и дело норовила слететь с его головы. – Иной раз приведут мне осла подковать, а вместо платы овечьего сыра в тряпочке дадут. А мне деньги нужны, чтобы налог заплатить. Хорошо бы Клим побыстрее расплатился со мной за «Машку».
– Он скоро приедет сюда, – отозвалась Нина.
– Если ему некогда, он может переслать деньги телеграфом, – поспешно сказал Элькин. Кажется, ему уже не хотелось, чтобы Клим появлялся в Коктебеле.
Они выехали за город и покатили по желтым холмам, похожим на складки старинного бархатного плаща. Вокруг царила яркая первобытная красота, и Нине уже не верилось, что где-то на свете существует угрюмая Москва, Оскар Рейх и Рабоче-крестьянская инспекция.
Вскоре между гор засверкал бирюзовый треугольник моря.
– Нам туда! – показал Элькин на скалу, напоминавшую гигантский кусок халвы.
Через пять минут автомобиль остановился у невысокого, сложенного из камней забора. Со двора вылетели два мохнатых пса и принялись оглушительно лаять.
Элькин выпрыгнул на дорогу.
– А ну молчать, окаянные! Это Овечка, а это Хрю, – представил он собак. – Добро пожаловать в Дом Славы!
– Почему Славы? – спросила Китти.
– Так зовут мою тетку. Она Бронислава Ивановна по документам, но ее никто так не называет.
Попрощавшись с шофером, Нина и Китти пошли по дорожке к странному кособокому зданию с большой террасой и множеством балкончиков, на которых сушилось белье. Во дворе росли абрикосовые деревья, а у забора помещалась массивная печь – какие гончары используют для обжига посуды. Здесь же, под навесом, стояла целая армия глиняных горшков с нарисованными лицами и ушами-ручками.
На крыльце стояла высокая чернобровая старуха в длиннополом поношенном кафтане с яркой вышивкой. На ногах у нее были стертые туфли с загнутыми кверху носами, а голову покрывала цветистая шаль, завязанная на манер тюрбана. Старуха курила длинную трубку, оправленную в грубое серебро, и вокруг нее распространялся сладковатый запах странного, ни на что не похожего табака.
– Привел? – спросила она Элькина густым басом. – Дачники все на пляже: иди, позови их обедать.
Мелькнула большая тень, и на плечо хозяйки опустился белый какаду.
– Слава! Слава! Слава! – закричал он к великому восторгу Китти. – Два рубля с койки!
– Пошли заселяться, – сказала старуха и поманила Нину и Китти за собой.
Внутри дом походил на богатую дачу, в которой лет двадцать не делали ремонт. Стены были увешаны полками с книгами, самодельными тряпичными куклами, тарелками и все теми же горшками с нарисованными лицами. Окна были распахнуты, и издалека слышался грохот прибоя и смех детей.
Слава привела гостей в комнату, в которой ничего не было, кроме широкого топчана, накрытого пестрым одеялом, стула и сундука.
– Ой, как здорово! – радостно воскликнула Китти и тут же разлеглась на постели.
Нина выглянула в окно: внизу громоздились обломки скал, а за ними разливалось ослепительной море, подрагивающее мелкой солнечной рябью.
Слава пояснила, что ванной у нее нет, и отдыхающие моются в море. За водой надо было ходить на колодец, а уборной служила деревянная будка, спрятанная между домом и скалой. Щеколды на двери не было, зато у тропинки имелся железнодорожный указатель: «Путь закрыт» и «Путь свободен».
Нина заплатила за месяц вперед, и старуха спрятала деньги за широкий пояс на штанах.
– Лечиться будешь? – спросила она, внимательно посмотрев Нине в глаза.
– Это не я, это Китти болеет.
– Девчонка твоя здоровее нас всех будет. А вот у тебя в чем душа держится – непонятно.
– На левом фланге нет связи! – сообщил попугай. – Тяните провод, вашу мать!
Старуха повернулась и зашаркала туфлями вниз по лестнице.
Нина удивилась: неужели так заметно, что у нее действительно все переломано внутри?
5.
К Славе из года в год приезжали одни и те же люди, и в их компании Нина сразу почувствовала себя своей. Тут никто не рассказывал, чем он занимается, не соблюдал большевистских ритуалов и не интересовался происходящим на «большой земле». Самой важной новостью была поимка здоровенной кефали, а самым большим страхом – «Не будет ли завтра шторма? Как же тогда купаться?»
Было что-то упоительное в этой простоте, бедности и равнодушии к земным делам.
С рассветом дачники шли на пляж, к зеленовато-голубому морю. Нина натягивала между скалами простыню, клала на гальку старое покрывало, и получался уютный шатер. Сидя в своем укрытии, они с Китти разглядывали облака с просвечивающими краями и придумывали, на что они похожи. Купались или, лежа на животах, выискивали в прибрежных камешках рыжие сердолики, полупрозрачные халцедоны и красную яшму.