– Мы прекрасно ладим, – говорю я. – Пусть она хоть весь день сидит, запершись у себя в комнате, если ей так хочется, я ничего против не имею. Но никаких визгов и капризов в часы еды я не допущу. Я знаю, это значит требовать от нее очень многого, но уж так я положил в моем собственном доме. В твоем доме, хотел я сказать.
– Он твой, – говорит мать. – Теперь ты его глава.
Квентин так и не подняла глаз. Я разделил жаркое по тарелкам, и она начала есть.
– Мясо у тебя ничего? – говорю я. – Если нет, я поищу кусок получше.
Она молчит.
– Я говорю, мясо у тебя ничего? – говорю я.
– Что? – говорит она. – Да, вполне.
– Хочешь еще риса? – говорю я.
– Нет, – говорит она.
– Все-таки дай я тебе подложу, – говорю я.
– Я не хочу больше, – говорит она.
– Не стоит благодарности, – говорю я. – Кушай на здоровье.
– Твоя головная боль прошла? – говорит мать.
– Какая головная боль? – говорю я.
– Я боялась, что у тебя голова разболится, – говорит она. – Когда ты приезжал днем.
– А! – говорю я. – Нет, она не разболелась. Мы сегодня были так заняты, что я про все забыл.
– Потому ты и вернулся поздно? – говорит мать. Я заметил, что Квентин слушает. Я посмотрел на нее. Ее нож и вилка все еще двигались, но она глядела на меня и сразу же опустила голову. Я говорю:
– Нет. Я часа в три одолжил машину одному человеку, и мне пришлось ждать, пока он ее не вернул. – Я опять начал есть.
– А кто он? – говорит мать.
– Кто-то из циркачей, – говорю я. – Муж его сестры вроде бы поехал кататься с какой-то из городских девиц, и он их разыскивал.
Квентин сидела совсем неподвижно и не жевала.
– Напрасно ты одалживаешь машину таким людям, – говорит мать. – Ты никому не отказываешь. Вот почему я редко ее у тебя прошу.
– Я и сам уже начал так думать, – говорю я. – Но тут он вернулся. И говорит, нашел то, что искал.
– А кто она? – говорит мать.
– Я тебе потом скажу, – говорю я. – Мне не хочется говорить о таких вещах при Квентин.
Квентин перестала есть. Иногда она отпивала воды, а так сидела и крошила лепешку, наклонив голову над тарелкой.
– Да, – говорит мать. – Разумеется, женщины, которые сидят взаперти, как я, ничего не знают о том, что происходит в городе.
– Да, – говорю я. – Не знают.
– Моя жизнь была совсем другой, – говорит мать. – Слава Богу, что я ничего не знаю об этой мерзости. Я и знать про нее не хочу. Я ведь в этом не похожа на других людей.
Я больше ничего не стал говорить. Квентин сидела и крошила лепешку, пока я не кончил есть, а тогда она говорит:
– Можно мне теперь уйти? – ни на кого не глядя.
– Что? – говорю я. – Конечно, можно. Тебе же со стола убирать не надо.
Она поглядела на меня. Она раскрошила всю лепешку, но ее пальцы двигались так, словно все еще крошили, а глаза были как пойманные в ловушку, и тут она начала кусать губы – словно отравилась всем этим красным свинцом.
– Бабушка, – говорит она. – Бабушка…
– Тебе хотелось поесть еще чего-нибудь? – говорю я.
– Почему он так со мной обращается, бабушка? – говорит она. – Я ему никогда ничего плохого не делала.
– Я хочу, чтобы вы ладили друг с другом, – говорит мать. – У меня только вы и остались, и я так хочу, чтобы вы лучше ладили между собой.
– Это он виноват, – говорит она. – Он мне дышать не дает, а я так не могу… Если я ему тут мешаю, почему он не позволяет мне вернуться к…
– Довольно, – говорю я. – Ни слова больше.
– Так почему он мне дышать не дает, – говорит она. – Он… он нарочно…
– Он заменил тебе отца, которого у тебя никогда не было, – говорит мать. – Это его хлеб мы с тобой едим. И он имеет право требовать от тебя послушания.
– Это он виноват, – говорит она. И вскочила. – Он меня вынуждает. Если бы он только… – Она смотрела на нас, ее глаза были как пойманные в ловушку, а пальцы дергались.
– Если бы я только – что? – говорю я.
– Что бы я ни сделала, виноват будешь ты, – говорит она, – Я скверная, потому что мне ничего другого не остается. Ты меня такой сделал. Лучше бы я умерла! Лучше бы мы все умерли! – И она убежала. Мы слышали, как она взбежала по лестнице. Потом хлопнула дверь.
– Первая разумная вещь, которую она в жизни сказала, – говорю я.
– Она сегодня не была в школе, – говорит мать.
– Откуда ты знаешь? – говорю я. – Ты ездила в город?
– Я просто знаю, – говорит она. – Я бы хотела, чтобы ты был с ней поласковее.
– Тогда нужно устроить так, чтобы я видел ее чаще одного раза в день, – говорю я. – Тебе придется присмотреть, чтобы она всегда выходила к столу. Тогда я смогу каждый раз подкладывать ей еще один кусок мяса.
– Ты мог бы быть добрее в мелочах, – говорит она.
– Например, не обращать внимания, когда ты попросишь меня последить, чтобы она пошла в школу, – говорю я.
– Сегодня она в школе не была, – говорит она. – Я это знаю. Она говорит, что поехала днем покататься на автомобиле с одним мальчиком, а ты ее выслеживал.
– Как бы это я мог ее выслеживать, – говорю я, – когда весь день на моей машине ездил другой? А была она сегодня в школе или нет, это дело прошлое, – говорю я. – Если уж тебе приспичило беспокоиться по этому поводу, так отложи до понедельника.
– Мне так хотелось бы, чтобы вы с ней ладили, – говорит она. – Но она полностью унаследовала все ее упрямство. И квентиновское тоже. Я еще тогда подумала: с ее наследственностью и дать ей это имя. Иногда мне кажется, что она – кара, ниспосланная мне за Кэдди и Квентина.
– Господи Боже ты мой, – говорю я. – Хорошенькие же у тебя мысли. Неудивительно, что ты все время доводишь себя до болезни.
– Что? – говорит она. – Я не понимаю.
– Надеюсь, – говорю я. – Порядочная женщина многого не понимает такого, чего ей полезнее вовсе не знать.
– Они оба были такими, – говорит она. – Когда я пыталась исправлять их недостатки, они всегда находили защиту у твоего отца. Он говорил, что за ними не нужно приглядывать, что они уже знают, что такое чистоплотность и честность, а большему никого научить нельзя. И теперь, надеюсь, он удовлетворен.
– У тебя же есть такая опора, как Бен, – говорю я. – Смотри веселее.
– Они нарочно не допускали меня в свою жизнь, – говорит она. – Всегда она и Квентин, с самого начала. Они всегда что-то затевали против меня. И против тебя тоже, хотя ты был слишком мал, чтобы понимать это. Они всегда смотрели на нас с тобой, словно на посторонних, точно так же, как на твоего дядю Мори. Я всегда говорила твоему отцу, что им дано слишком много воли, что они слишком много времени проводят вместе. Когда Квентин пошел в школу, нам пришлось на следующий год и ее отдать туда же, чтобы она от него не отстала. Она не могла стерпеть, чтобы кто-то из вас умел делать то, чего не умеет она. Одно тщеславие, тщеславие и ложная гордость. А затем, когда с ней произошло все это, я знала, что Квентин сочтет себя обязанным выкинуть что-нибудь столь же скверное. Но я не предполагала, что он окажется настолько эгоистичным, чтобы… мне и в голову не приходило, что он…