Харман повернулся к Просперо, сделал пару шагов – и замер на почтительном расстоянии, подальше от увесистого посоха.
– Ты должен отпустить меня к Аде. – Мужчина хотел придать своим словам нужную твёрдость, но с отвращением услышал в собственном голосе плаксивые нотки. – Ардис-холл осаждают войниксы. Я не могу бросить её в такой опасности одну. Пожалуйста. Владыка Просперо, прошу тебя.
– Вмешаться ты надумал слишком поздно, – хрипло промолвил старец. – Что сделано, того не изменить. Но полно, забудем наши горькие мытарства, отягощать не будем нашу память несчастьями, которые прошли. Ведь впереди ждёт новая дорога – к преображению морскому, Харман, друг Никого, и одному из нас придётся стать мудрее, глубже, старше, и пусть враги – верней, исчадье мрака и Сикораксы, вскормленное мной, – да-да, пусть пьют одну морскую воду, а заедают шелухою гнева и жухлыми корнями неудач.
На Олимпе и в окрестностях назревала гроза. Пыльная буря окутала планету багровым саваном, воющие вихри завивались воронками у силового щита эгиды, которую исчезнувший Зевс так и оставил вокруг жилища бессмертных. Статические частицы создавали электромагнитное поле такой мощи, что у вершины вулкана круглыми сутками полыхали молнии под рёв ветра и беспрестанные инфразвуковые раскаты грома. Солнечный свет над пиком растёкся по небу тусклым багровым пятном.
Ахиллес, на чьём плече по-прежнему лежало тело мёртвой, но возлюбленной царицы амазонок Пентесилеи, квант-телепортировался в дом побеждённого им Гефеста, бога огня, главного художника в божественном сонме, супруга Аглаи, иначе известной под именем Хариты – самой пленительной среди Граций, «воплощённой прелести искусства»; кое-кто поговаривал, будто мастер сотворил её собственными руками.
Говоря точнее, Гефест перенёс Пелида не прямо к себе в чертоги, а к парадному входу. Белый камень, белые колонны, белый портик – на первый взгляд, ничего особенного, всё как у прочих бессмертных. Однако на самом деле хромоногий кузнец устроил себе жилище и просторную мастерскую не где-нибудь, а прорубил его в южной круче Олимпа, вдали от озера кальдеры и тесного скопления храмов-домов. Иными словами, он обитал в пещере.
Хромоногий провёл Ахилла внутрь и затворил многочисленные железные двери.
Вырезанная из твёрдого чёрного камня сумеречная комната простиралась на сотни ярдов. Повсюду на рабочих столах располагались увеличительные стёкла, инструменты, загадочные приспособления и машины в различной степени сборки или же расчленения. В глубине пещеры громко ревел камин; в котле оранжевой лавой пузырилась расплавленная сталь. Ближе ко входу, где бог отделил для себя жилое пространство в бесконечной мастерской, на что указывали удобные ложа, стулья, низкие столики, постель и жаровни, сидели, стояли и расхаживали золотые женщины – печально известные прислужницы Гефеста, клёпанные красотки с человеческими очами, металлическими персями и мягкими вагинами из искусственной плоти, а также – если верить молве – с душами, похищенными у живых людей.
Взмахом волосатой руки хозяин очистил от мусора дощатую скамейку.
– Клади её сюда.
Отпустив хромоногого карлика, сын Пелея с удивительной нежностью и благоговением положил свою ношу.
Лицо Пентесилеи открылось, и целую минуту бог в изумлении пялился на неё.
– Куколка, что и говорить. И сохранилась отменно: узнаю работу Афины. После стольких дней – ни единого пятна. Смотри-ка, даже румянец на щёчках. Ты не против, если я загляну под эту тряпку: хотелось бы грудь оценить…
– Только тронь её или саван, – промолвил Ахилл, – и я тебя прикончу.
Гефест примирительно воздел руки.
– Да ладно, ладно, я же из чистого любопытства… И хлопнул в ладоши.
– Сначала – еда. Потом обсудим, как нам оживить твою милую.
Золотые прислужницы молча повиновались; вскоре на круглом столе, окружённом пухлыми ложами, появились большие кубки с вином и блюда с горячими яствами. Быстроногий ахеец и волосатый Гефест с охотой набросились на угощение, надолго забыв о разговорах. Разве что в очередной раз требовали добавки или же просили друг у друга передать через стол общую чашу.
Первым делом, для возбуждения аппетита, подали дымящуюся жареную печень, завёрнутую в кишки молодого барашка, – излюбленную закуску Пелида. Следом – запечённого целиком поросёнка с начинкой из маленьких птичек, изюма, каштанов, яичных желтков и мяса с пряностями. Затем на столе возникла свинина, тушенная в кипящем яблочно-грушевом соусе. А служанки-машины продолжали вносить изысканные кушанья, такие как жареную матку самки кабана и маслины с давленым нутом. Венцом обеда стала гигантская рыба, запечённая до хрустящей коричневой корочки.
– Поймана в сеть в озере самого Зевса, на вершине Олимпа, – похвастался бог огня с набитым ртом.
В перерывах между блюдами едоки лакомились россыпью плодов, орехов и засахаренными фруктами. Искусственные девушки ставили чаши со смоквами, горы миндаля на подносах, сочные финики, тяжёлые плитки вкуснейшего медового пирога (Ахиллесу лишь единожды доводилось попробовать нечто подобное – в гостях, в Афинах). Последним был излюбленный десерт Агамемнона, Приама и прочих царей над царями – сладкая ватрушка.
После пира золотые прислужницы начисто вытерли стол и полы, спеша подать новые бочонки с вином – по меньшей мере десяти сортов – и двуручные кубки. Желая оказать гостю честь, Гефест лично смешивал напитки с родниковой водой и протягивал огромные чаши.
Бог-карлик и богоподобный человек пили около двух часов, и ни один из них не впал в состояние, которое на языке Ахилла именовалось пароинией – «помешательством на почве опьянения».
Мужчины по большей части хранили молчание, а золотые обнажённые прислужницы их развлекали: выстраивались в линию и чувственно танцевали вокруг стола – искушённый эстет вроде Одиссея наверняка употребил бы здесь слово комос.
Настало время поочерёдно воспользоваться уборной пещеры. Когда новоявленные товарищи опять налегли на вино, сын Пелея сказал:
– Ну как, уже ночь? Не пора перенести меня в чертоги Целителя?
– А с чего ты взял, сынок мокрогрудой Фетиды, что лазарет на Олимпе вернёт эту смазливую сучку к жизни? Баки с червями предназначены для воскрешения бессмертных, а не кратковечной потаскушки, будь она хоть трижды раскрасавицей.
Ахиллес до того увлёкся выпивкой, что пропустил оскорбление мимо ушей.
– Афина сама обещала… Не соврала же она.
– Светлоокая только и делает, что врёт напропалую, – хмыкнул Гефест, подняв огромный двуручный кубок и сделав несколько щедрых глотков. – Несколько дней назад, помнится, ты слонялся у подошвы Олимпа, швырял камнями в непробиваемую эгиду Зевеса и с воем вызывал Афину на смертный бой, мечтая пронзить её аппетитную сиську острым копьём, как ты обошёлся с этой амазонкой. Что изменилось, о благородный мужеубийца?
Быстроногий нахмурился.