– Что тебе от меня нужно? – спросил Харман. Старец поднял голову.
– Мой юный друг, я вижу, твои манеры столь же оставляют желать лучшего, как и облик нашего общего знакомого Калибана.
– Чего ты хочешь-то? – повторил мужчина, невольно сжимая кулаки.
– Пора вам выступить на войну, о Харман из Ардиса.
– Выступить на войну?
– Да. Пробило время сражаться. Всему твоему виду, роду, племени. Тебе.
– О чём ты толкуешь? С кем сражаться?
– Правильней было бы сказать: с чем, – ответил Просперо.
– Если ты про войниксов, то мы уже бьёмся с ними. Я ведь и прилетел к Золотым Воротам не только ради Никого, но и думая пополнить запас оружия.
– Нет, не с войниксами, – промолвил маг, – и не с калибано. Хотя этим жалким рабам было велено истребить весь ваш род и племя, их дни сочтены. Я говорю о настоящем Враге.
– Сетебос? – промолвил Харман.
– О да. – Морщинистая ладонь опустилась на широкую страницу, Просперо положил засушенный длинный лист вместо закладки, бережно закрыл том и поднялся, опершись на посох. Сетебос, многорукий, словно каракатица, в конце концов явился в мир, принадлежащий вам и мне.
– Знаю. Даэман видел эту тварь в Парижском Кратере. Сетебос оплёл голубой ледяной паутиной весь узел и дюжину прочих, в том числе Чом и…
– А известно ли вам, для чего многорукий пришёл на Землю? – вмешался маг.
– Нет, – покачал головой девяностодевятилетний.
– Чтобы подкормиться, – глухо сказал седовласый старец. -Л Чтобы есть.
– Нас, что ли?
Вагон замедлил ход, подпрыгнул, на секунду вписался в очередную башню, покачнулся и под лязг шестерёнок поехал дальше на восток.
– Так Сетебос явился поедать нас? – снова спросил муж Ады.
Просперо улыбнулся.
– Не то чтобы… Не совсем.
– И что это, мать твою, значит?
– А то и значит, мой юный Харман. Сетебос – упырь. Наш многорукий друг питается остатками страхов и боли, тёмной мощью внезапного ужаса и горькими соками скоропостижных смертей. Поскольку память о подобных кошмарах залегает в почве вашего мира (любого разумного мира, где войны – обычное дело), как нефть или каменный уголь, дикая сила Потерянной Эпохи дремлет под землёй, дожидаясь своего часа.
– Не понимаю.
– Иными словами, этот пожиратель вселенных, этот гурман тёмных веков Сетебос откладывает яйца в захваченных факс-узлах, законсервированных с помощью голубого, как ты выражаешься, льда. Скоро его семя расползётся по планете, выкачивая из неё тепло, подобно суккубу, пьющему дыхание спящей души. На вашей истории, на вашей памяти он разжиреет, словно клещ-кровосос.
– Всё равно не понимаю, – упёрся супруг Ады.
– Это сейчас его гнёзда в Парижском Кратере, в Чоме и чих захолустных уголках, в которых вы, люди, только и делали что веселились и спали, прожигая никчёмные жизни, – пояснил маг. – А питаться он будет при Ватерлоо, Хо Тепсе, Сталинграде, Граунд Зеро [38] , Курске, Хиросиме, Сайгоне, Руанде, Кейптауне, Монреале, Геттисберге, Эр-Рияде, Камбодже, Чанселлорс-вилле, Окинаве, Тараве, Ми-Лае, Берген-Бельзене, Аушвице, на берегах Соммы… Названия тебе хоть что-нибудь говорят?
– Нет.
Старец в синем халате вздохнул.
– Вот она, ваша беда, Харман. Пока кто-то из вас не возвратит утраченную память расы, землянам не постичь и не одолеть Сетебоса. Да вы и себя-то познать не сумеете.
– А тебе что за горе, Просперо?
Маг испустил ещё один вздох.
– Как только многорукий пожрёт человеческие страдания и память мира, тот сохранит свою физическую оболочку, но будет уже духовно мёртв для всякого разумного существа… включая меня самого.
– Духовно мёртв? – переспросил мужчина.
«Дух», «духовный», «духовность» – время от времени эти слова попадались ему в «проглоченных» и прочитанных книгах. Расплывчатые, тёмные понятия из давнего прошлого, что-то из области религий и привидений, они бессмысленно сотрясали воздух, звуча из уст голограммы аватары земной логосферы – напыщенного набора старинных компьютерных программ и протоколов связи.
– Духовно мёртв, – повторил маг. – В психическом, философском, органическом смысле. На квантовом уровне всякий живущий мир сохраняет записи наиболее сильных волнений, испытанных его обитателями: любви, надежды, страха, гнева. Это как опилки магнитного железняка, которые льнут к северному либо к южному полюсу. Полюса могут меняться местами, путаться, исчезать, но записи остаются. Возникшее в итоге силовое поле, столь же реальное, хотя и много хуже поддающееся измерению, нежели магнитосфера планеты с вращающимся горячим сердечником, защищает её от самых жестоких влияний космоса. Так память о страданиях и боли оберегает будущее любой разумной расы. Теперь до тебя доходит?
– Нет, – честно признался Харман. Просперо пожал плечами.
– Тогда поверь на слово. Если желаешь когда-нибудь увидеть Аду невредимой, тебе придётся научиться… многому. Возможно, чересчур многому. Но тогда ты по крайней мере сумеешь вступить в сражение. Полагаю, надежды уже не осталось (трудно рассчитывать на победу, когда сам Сетебос берётся сожрать память целого мира), зато мы не сдадимся без боя.
– Ну а тебе-то какая разница, что с нами станется? Или с нашими воспоминаниями? – осведомился девяностодевятилетний.
Маг тонко улыбнулся.
– За кого ты меня принимаешь? По-твоему, я – уцелевшая функция электронной почты, иконка древнего Интернета, только в халате и с палкой?
– Не знаю, мне по барабану, – отозвался Харман. – Голограмма ты и больше никто.
Старец шагнул вперёд и влепил мужчине крепкую пощёчину.
Тот ахнул, отшатнулся, прижав ладонь к пылающей щеке, и снова непроизвольно сжал кулаки.
Просперо с ухмылкой вытянул перед собою посох.
– Даже не думай об этом, Харман из Ардиса, если не хочешь очнуться на жёстком полу десять минут спустя с такой головной болью, какая тебе и не снилась.
– Я хочу домой, к Аде, – медленно проговорил пленник.
– Скажи, ты уже пытался разыскать её с помощью своих функций?
Мужчина удивлённо моргнул.
– Да.
– И как, получилось? Прежде, в джунглях, или здесь, в вагоне?
– Нет.
– И не получится, пока ты не изучишь все прочие врождённые функции, – промолвил старик, возвращаясь к излюбленному креслу и осторожно опускаясь на мягкое сиденье.