– Тогда нам тем более не стоит расставаться с летучей машиной! – выкрикнул мужчина, которого звали Кауль. Никто обратил свои руки ладонями кверху.
– Возможно. Но учтите: очень скоро на этой планете вам станет негде скрыться. Думаете, вы одни обладаете поисковой функцией? Войниксы и калибано тоже наделены ею, и при том их функции в отличие от человеческих исправны по сей день. Вас непременно отыщут. Не они, так Сетебос, когда насытится историей вашей Земли.
– Ты предлагаешь какой-то иной выход? – осведомился Том, немногословный врач общины.
– Я – нет, – произнёс грек, возвышая голос. – Не моё дело – дарить вам шанс, хотя он у вас появится, если мой полёт увенчается успехом. Только вот вероятность удачи мала, не буду лгать. Вы заслуживаете правды. Однако если в ближайшее время что-нибудь серьёзно не переменится, и дело тут не в соньере, ваши шансы на удачу равны нулю.
Даэман, поклявшийся себе хранить молчание весь вечер, вдруг услышал собственный громкий голос:
– Мы можем улететь на орбитальные кольца, Никто? По шестеро, на соньере. Там безопасно?
Все лица обратились к говорившему. И ни единого взгляда – к стоящей в каких-то шести футах от него мерцающей Мойре.
– Нет, – ответил бородач. – На кольцах тоже небезопасно.
Внезапно со своего места поднялась темноволосая женщина по имени Эдида. Одновременно смеясь и всхлипывая, колонистка выкрикнула:
– Ты не оставляешь нам никакой надежды, чтоб тебе провалиться!
Впервые за вечер Одиссей/Никто улыбнулся – издевательски, хамовато сверкнул белоснежными зубами сквозь почти седую бороду.
– Это не я должен дарить вам надежду, – резко промолвил он. – Тут всё зависит от воли Судеб. Это вы можете дать мне шанс… или не дать.
Ада выступила вперёд.
– Давайте проголосуем. Участие принимают все до одного, поскольку на карту поставлено выживание нашего рода. Те, кто за то, чтобы разрешить Одиссею… прошу прощения, Никому… взять соньер, пожалуйста, поднимите правую руку. Кто против, не поднимайте.
Городище – Троя, древний Илион – и поле сечи не представляли собой внушительного зрелища с высоты пяти тысяч метров.
– Что это? – поинтересовался центурион-лидер Меп Эхуу из каюты для воинов. – Здесь и сражались греки с троянцами?! На том холме с кустами и тощем клочке земли?
– Шесть тысяч лет назад, – отозвался Манмут из механического управления «Смуглой леди», упрятанной в трюм космошлюпки.
– И в другой вселенной, – добавил Орфу из угла трюма самой «Смуглой леди».
– С виду – ничего особенного, – проговорил Сума Четвёртый из пилотного отделения космошлюпки. – Летим дальше?
– Пожалуйста, ещё круг, – попросил маленький европеец.-А можно спуститься пониже? Взглянуть на долину между хребтом и морем? Или на побережье?
– Нет, – возразил ганимедянин. – Воспользуйся оптическим увеличением. Я не хочу приближаться к запретному силовому куполу над Средиземным Бассейном.
– Я думал, так будет легче для Орфу ловить сигналы радаром и приборами тепловидения, – настаивал Манмут.
– У меня всё в порядке, – вмешался рокочущий голос из трюма.
Космошлюпка ещё покружила на высоте в пять тысяч метров над руинами на вершине холма, в тысяче с лишним километров от края Средиземного Бассейна. Капитан «Смуглой леди» увеличил изображение, поступающее с главной камеры, и, отключив остальные источники информации, смотрел на Землю, снедаемый странным чувством глубокой печали.
Развалины, оставшиеся от каменной кладки древнего Илиона, располагались на гребне, что протянулся на запад, навстречу изгибу Эгейского побережья, где некогда стояли корабли на каменных якорях, привязанные к деревянным столбам. И куда пристал Агамемнон со всеми своими героями на чёрных крутобоких судах.
В те времена к западу простиралось вечное винно-цветное море. Теперь же под слабо мерцающим куполом «постов» (который мог бы за миллисекунду лишить энергии шлюпку моравеков, вздумай они залететь внутрь) виднелось пространство пересохшего Бассейна, покрытое грязью и камнями, и дальние зелёные поля. На месте древних островов, когда-то вздымавшихся из моря – цветущего Лесбоса и Тенедоса, которые быстроногий Ахилл завоевал прежде, чем бросить вызов Трое, – остались крутые лесистые холмы со скалистыми подошвами, уходящими в песчаное дно Бассейна.
Между пересохшим Эгейским морем и горным хребтом, несущим на себе останки Трои, Манмут разглядел наносную долину, протянувшуюся на полтора с чем-то километра. Теперь она поросла чахлыми деревьями, однако маленький европеец легко представлял себе, как всё выглядело во дни Одиссея, Ахиллеса, Гектора и прочих воинов: около трёх миль мелководья, окаймлённого извилистыми болотами, песчаные наносные равнины, многолюдный берег, жёлтые дюны, впитавшие столько крови за годы Троянской войны, тысячи трепетных ярких шатров, а далее – пространная долина меж городом и побережьем, ныне заглохшая под сенью низкорослых лесов, но тогда, после десяти лет осады, начисто лишённая деревьев, которые пошли на лагерные и погребальные костры.
На севере по-прежнему блестела вода. Пролив, именуемый Дарданеллами или Геллеспонтом, перегороженный силовыми мерцающими руками, такими же, какие разграничивали Гибралтар и Африку на западном конце пересохшего Средиземноморья.
Орфу – видимо, он изучал ту же область при помощи радара и других приборов – произнёс по личной линии:
– Похоже, «посты» устроили под землёй гигантскую дренажную систему, иначе вся эта область оказалась бы под водой.
– Да, – безотчетно поддакнул Манмут, которого нимало не занимали инженерно-технические подробности.
Он размышлял о лорде Байроне, Александре Македонском и прочих великих, свершивших паломничество в Илион, в Трою, на эти странным образом освящённые развалины.
«Ни камня безымянного там нет…» – всплыло в памяти маленького европейца. Кто же это написал? Лукан? Может быть. Вероятно.
И вот на вершине холма, прорезанной серовато-белёсыми следами порушенной кладки, все камни до единого безымянны. Капитан подлодки вдруг осознал, что взирает на останки развалин: многие из шрамов возникли во время небрежных, варварских раскопок помешанного на Трое археолога-дилетанта Генриха Шлимана, начатых в тысяча восемьсот семидесятом году. Подумать только: с тех пор на подлинной Земле миновало более трёх тысячелетий.
На последней из человеческих карт это невзрачное нынче место – седые валуны, чахлая растительность, наносная равнина и высокий горный хребет, обращённый на севере к Дарданеллам и на западе к бывшему Эгейскому морю, – носило название «Гиссарлык».
Однако память Манмута рисовала точное расположение армий, которые, лязгая оружием, сходились в долинах Скамандра и Симоиса. Он почти видел неприступные стены и безверхие башни, возведённые на обрыве длинного гребня у моря, лесистый утёс между городом и побережьем – греки уже тогда нарицали его Лесистым Утёсом, а храмовые жрецы и жрицы «курганом амазонки Мирины» – и жуткий лик Зевса, возникший из атомного гриба над южным окоёмом всего лишь несколько месяцев назад.