Шесть тысяч лет назад.
Когда космошлюпка завершала последний круг, капитан подлодки различил место великих Скейских ворот, что сдержали напор вопящих завоевателей (в «Илиаде», которую он прочёл сначала, не было речи о большом деревянном коне), и главную широкую дорогу за рыночной площадью и центральными фонтанами, ведущую ко дворцу Приама, разбомбленного десять месяцев назад в пересчёте на время Манмута, и к северо-востоку от него – колоссальный храм Афины. Там, где взгляд натыкался на камень и чахлые деревья, маленький европеец воображал Дарданские ворота и главную смотровую башню, а чуть севернее – колодец, у которого Елена однажды…
– Здесь ничего нет, – заявил пилот Сума Четвёртый по общей связи. – Улетаем?
– Да, – ответил Манмут.
– Да, – громыхнул Орфу по той же общей линии.
Шлюпка втянула крылья, предназначенные для малой скорости, и, вновь преодолев звуковой барьер, устремилась на север. Эхо звукового удара осталось не услышанным по обе стороны безлюдных Дарданелл.
– Ну что, волнуешься?– спросил капитан подлодки у своего друга по личной связи. – Через несколько минут мы увидим Париж.
– Вернее, кратер посередине погибшего города, – ответил иониец. – Боюсь, что чёрная дыра тысячу лет назад уничтожила квартиру Пруста.
– И всё же, всё же… – протянул Манмут. – Это там он писал свои романы. И, если не ошибаюсь, его приятель Джеймс Джойс – тоже. По крайней мере какое-то время.
Орфу хмыкнул.
– Ты никогда не говорил, что одержим не только Прустом, но и Джойсом, – настаивал европеец.
– Не было случая.
– Но почему именно эти двое, дружище?
– А почему Шекспир, Манмут? Почему сонеты, а не пьесы? Смуглая леди и Юноша, а не, скажем, Гамлет?
– Нет, ты ответь, – не сдавался капитан подлодки. – Пожалуйста.
Настала тишина. Маленький европеец прислушался к шуму реактивных двигателей, к шипению кислорода, текущего по трубкам и сквозь вентиляторы, к помехам на опустевших линиях.
В конце концов гигантский краб проговорил:
– Помнишь, я разглагольствовал на борту «Королевы Мэб» о великих творцах, сингулярностях человеческого гения, способных творить новые реальности? Ну или создавать универсальные Брано-ходы между мирами?
– Ещё бы такое забыть. Мы все решили, что ты пошутил.
– Вовсе нет, – прогрохотал иониец. – Мой интерес к людям в итоге сосредоточился на писателях двадцатого – двадцать второго века от Рождества Христова. Я давно уже понял, что сознания Пруста и Джойса сыграли роль акушерок при рождении этих столетий.
– Не очень положительная рекомендация, если учесть то, что я помню из человеческой истории, – глухо сказал Манмут.
– Нет. Вернее, да.
Несколько минут моравеки летели в молчании.
– Хочешь послушать одно стихотворение, с которым я встретился, когда был ещё юнцом, едва появившимся из фабричных бункеров роста?
Капитан подлодки попытался представить себе новорождённого Орфу. Потом оставил бесполезную попытку.
– Хочу. Расскажи.
Манмут ещё ни разу не слышал, как его друг читает стихи. Раскатистый голос звучал на удивление приятно:
Мертворождённый
I
Румяный малыш Руди Блум покоится во чреве,
Его рассеянные грёзы пронизаны красным сиянием,
А Молли скрипит себе длинными спицами, вяжет ему обновку из алой шерсти,
Ощущая, как малые ножки толкают её изнутри,
И дремы вновь поглощают дитя, готовя к запаху тёплых одеял.
II
Мужчина ласково гладит губы алой салфеткой,
Глядя на рябь облаков, плывущих между высоких кирпичных труб.
Его вдруг уносят воспоминанья: гроза качает ветки боярышника,
И малые ручки тянутся к трепещущим розовым лепесткам,
И аромат минувших дней курится у его ноздрей.
III
Одиннадцать суток. Одиннадцать жизней крохотного существа, явившегося из куколки.
Одиннадцать окроплённых тишью рассветов, когда тепло и тени крадутся по половицам.
Одиннадцать тысяч ударов'сердца до наступления ночи, когда утки спешат покинуть далёкий пруд.
Одиннадцать очерченных короткой и длинной стрелками, когда она прижимала его к тёплой груди.
Одиннадцать дней они смотрели, как дремлет малыш среди алой шерсти.
IV
Отрывки романа в переплёте воображения.
Но вольные страницы плыли сквозь тёмные коридоры сознания,
Пустые или с редкими заметками на полях.
Он изнывал от схваток фантазии,
Но, излившись в чернилах, воспоминанья не доживали до утра.
После того как рокот ионийца утих, Манмут какое-то время молчал, стараясь оценить качество услышанного. Нелёгкая задача, однако он чувствовал, что друг с нетерпением ожидает имейК но этого: под конец его голос даже слегка дрожал.
– Кто это написал?– спросил европеец
– Не знаю – ответил Орфу. – одна поэтесса из двадцать первого столетия [75] . Не забывай, ведь я наткнулся на эту вещицу в ранней юности, до того как по настоящему прочитал Пруста Джойса или кого-либо из других серьёзных авторов, но для меня она соединила Джойса и Пруста навек, словно нерасторжимые грани единого сознания, сингулярности человеческого гения и внезапного озарения. Так я и не избавился от того впечатления по сей день
– Очень похоже на мою первую встречу с шекспировскими сонетами… – заикнулся Манмут. – Подключитесь к видеосигналу с «Королевы Мэб» – приказал Сума Четвёртый всем, кто был на борту.
Капитан подлодки активировал видеоприёмник Два человеческих существа бешено совокуплялись на просторной кровати застеленной шёлковыми простынями и яркими гобеленами. Энергия и откровенность этой сцены поразили европейца, много читавшего о сексуальных отношениях между людьми, но так и не удосужившегося поискать в архивах соответствующие видеозаписи.
– Что это?– полюбопытствовал Орфу по личной связи -До меня доходят безумные телеметрические показатели: скачки кровяного давления, всплески дофамина и адреналина, ненормальное биение пульса… Кто-нибудь падает в пропасть?
– Э-э-э… – начал Манмут.
Фигуры перевернулись на бок, по-прежнему не разлучаясь не прерывая ритмичного, почти ошалелого движения и моравек впервые разглядел их лица. Одиссей. Женщина походила на таинственную Сикораксу встретившую ахейца на орбитальном городе-астероиде Освобожденные от покровов её ягодицы и груди казались ещё более налитыми жизненным соком, хотя в данную минуту бюст красавицы сплюшился о грудную клетку героя.