Этот чрезвычайно любопытный вопрос надолго занял идущего; мужчина и не заметил, как полоска неба над головой выцвела, потемнела, как на ней высыпали яркие звёзды и начали двигаться кольца. Он даже не сразу обратил внимание, когда холод на дне глубокой траншеи пробрал его до самых костей.
Наконец продолжать путь стало невозможно. Ноги спотыкались о видимые и невидимые препятствия. Даже стены Бреши растворились во тьме. Всё вокруг превратилось в жуткий промозглый мрак, словно в предвкушении смерти.
Харман не желал умирать. Только не теперь. Свернувшись на дне в позе эмбриона, он даже приветствовал уколы песка и щебня, ведь они грубо давали понять: «Ты ещё живой». Стуча зубами, человек притянул к себе колени, обхватил их руками и затрясся от озноба, но и тот говорил ему: «Ты ещё живой». Мужчина с тоской подумал о рюкзаке, оставленном далеко позади, о спальном мешке с подогревом и своих одеждах. Вспомнились ему и съедобные плитки, хотя организм уже не смог бы ничего принять.
Несколько раз в ночи Харман отползал от гнезда, устроенного в песке в виде отпечатка собственного тела, и долго содрогался, стоя на трясущихся руках и коленях, хотя в желудке со вчерашнего дня не осталось ничего, что можно было извергнуть. Затем умирающий медленно, с большим трудом возвращался к позе «эмбриона», заранее предвкушая, как свернется и ощутит еле заметное тепло, оставленное собственным телом, – так он когда-то радовался славной пирушке.
И всё же какую пьесу выбрать? История Ромео и Джульетты, прочитанная раньше остальных, сохраняла особое очарование первого свидания. Мужчина освежил в памяти «Короля Лира»: «никогда, никогда, никогда, никогда, никогда…» Подходящее чтение для умирающего, даже того, кто не дожил увидеть собственное дитя, но, пожалуй, для первой встречи колонистов Ардиса с Шекспиром это будет чересчур. Между прочим, учитывая, что актёров приглашать неоткуда, кто мог бы сыграть старого Лира? На ум приходил только один человек: Одиссей-Никто. Интересно, как он там сейчас?
Харман обратился лицом к небу, где кольца вращались на фоне недвижных звёзд. Разве ценил он столь прекрасное и величественное зрелище раньше, до этой ужасной ночи? Полярное кольцо вдруг пересекла яркая чёрточка. Дерзко чиркнула по чёрному ониксу ночи, проплыла среди настоящих звёзд и скрылась за южной границей Бреши. Метеоры гаснут быстрее. Что же это было? Мужчина не знал ответа. Впрочем, какая разница? Это находилось очень, очень, очень далеко и не имело к нему никакого отношения.
Размышляя о Шекспире и смерти, ещё не решив, на какой именно пьесе остановиться, Харман наткнулся на любопытные строки, сохранённые глубоко в памяти ДНК. Речь Клавдио из «Мерызамеру», которую он произнёс перед собственной казнью:
Но умереть… уйти – куда, не знаешь…
Лежать и гнить в недвижности холодной…
Чтоб то, что было теплым и живым,
Вдруг превратилось в ком сырой земли…
Чтоб радостями жившая душа
Вдруг погрузилась в огненные волны,
Иль утонула в ужасе бескрайнем
Непроходимых льдов, или попала
В поток незримых вихрей и носилась,
Гонимая жестокой силой, вкруг
Земного шара и страдала хуже,
Чем даже худшие из тех, чьи муки
Едва себе вообразить мы можем?
О, это слишком страшно!..
И самая мучительная жизнь:
Все – старость, нищета, тюрьма, болезнь,
Гнетущая природу, будут раем
В сравненье с тем, чего боимся в смерти. [82]
Харман ощутил, что снова плачет, свернувшись на холодном песке, но не от страха и чувства утраты. То были слезы благодарности за возможность принадлежать людскому роду, откуда вышел гений, способный так думать, так чувствовать, так писать. Появление Барда на свет почти – почти – оправдывало человеческий ум, посмевший изобрести, построить, наполнить экипажем и спустить на воду субмарину, начинённую семьюстами восемьюдесятью шестью чёрными дырами, только и ждущими своего часа уничтожить будущее всех землян.
Внезапно мужчина рассмеялся. Мысль как-то перескочила на «Оду к соловью» Джона Китса, и Харман увидел – сам, без посторонней помощи, – учтивый поклон поэта в сторону Шекспира между строк, обращенных к заливающейся птице:
Ты будешь так же петь
Свой реквием торжественный, а я —
Я стану глиною глухонемой. [83]
– Троекратное ура в честь союза меж земляным комом Клавдия и глухонемой глиной Джонни! – прокричал мужчина.
Резкое усилие заставило его закашляться; на подставленной ладони остались кровь и три зуба.
Харман застонал, свернулся в песочном чреве и, дрожа, попытался улыбнуться снова. Его беспокойный мозг не мог прекратить думать о Шекспире точно так же, как язык не мог оставить в покое три дырки, образовавшиеся в дёснах. А насмешил умирающего куплет из «Цимбелина»:
Дева с пламенем в очах
Или трубочист – все прах. [84]
До него только что дошла соль шутки. Каким же нужно быть гением, чтобы даже в погребальную песню вложить столь по-детски игривый юмор?
С этой мыслью мужчина исподволь соскользнул в холодное забвение и уже не чувствовал накрапывающих капель ледяного дождя.
Харман проснулся.
Это само по себе было чудом. Разлепив спекшиеся от крови веки, он увидел серое, стылое, угрюмое предрассветное небо и тонущие во мраке стены Бреши ста с лишним футов высотой. И всё-таки он проснулся.
Второе чудо: мужчина ещё мог двигаться, хотя и с огромным усилием. Четверть часа он пытался удержаться на трясущихся руках и коленях, затем подполз к ближайшему валуну, торчащему из песка, и ещё десять минут поднимался на ноги, после чего едва не рухнул обратно.
Теперь супруг Ады был готов продолжать свой путь… Но он забыл, с какой стороны находится запад.
Бесконечная Брешь простиралась в обоих направлениях, между которыми не было ни малейшей разницы. Дрожа всем телом, испытывая боль, которой он и не мог себе вообразить, Харман стал бродить кругами, разыскивая собственные ночные следы. Вот только твёрдый камень не хранил отпечатков, а дождь, едва не заморозивший человека до смерти, начисто смыл все следы босых ног.
Мужчина сделал четыре нетвёрдых шага в одну сторону. Потом, убеждённый, что возвращается к субмарине, развернулся и восемь раз переставил ноги в противоположном направлении.
Бессмысленно. Плотный покров из туч низко провис над Брешью, сделав неразличимыми запад и восток. Хармана воротило с души при мысли о том, чтобы нечаянно побрести обратно к затонувшей подлодке, нашпигованной чистым злом, а также снова удалиться от Ады и Ардиса, ведь накануне мужчина с таким трудом сокращал ненавистное расстояние!