Со стороны казалось, что умирающий ничего не весит, однако подруги выбились из последних сил, пока несли его из главного музея Золотых Ворот Мачу-Пикчу. Несколькими пролётами ниже располагался зелёный пузырь с временным саркофагом Сейви. Ещё одна витая лестница, и вот он – гроб Одиссея-Никого. Ада приложила руку к измождённой груди любимого, ощутила след минувшего тепла, как от тлеющих углей, однако время было дорого.
– Давай опять… по счёту три, – выдохнула она. Спутница кивнула.
– Раз, два… три.
Женщины осторожно подняли обнажённого больного с носилок и опустили тело в Ничью гробницу. Ханна подтянула и захлопнула крышку.
– А как ты… – в ужасе начала подруга. С помощью новых функций она могла бы расспросить эти умные машины, хотя и это стоило бы ей драгоценных минут.
– Сейчас, – отозвалась брюнетка, перебирая пальцами по светящимся виртуальным кнопкам. – Никто показывал мне, когда оправился.
Послышался тихий вздох, затем гудение. Сквозь невидимые отверстия внутрь потекли струйки тумана, и вскоре тело Хармана скрылось от глаз. На стеклянной крышке образовались кристаллики льда. Вспыхнуло несколько новых лампочек. Одна из них горела красным.
– О! – жалобно вырвалось у Ханны.
– Нет, – спокойным, но твёрдым голосом отрезала её подруга. – Нет. Нет. Нет.
И положила руку на пластиковую панель управления гробницы, точно желала уговорить машину.
Огонёк мигнул, пожелтел и вновь затеплился красным.
– Нет, – жёстко повторила Ада.
Лампочка вновь замерцала, потухла, вспыхнула янтарем… и замерла.
Подруги на мгновение сцепили пальцы над крышкой. Будущая мать поспешила вернуть ладонь на пластиковый блок ИскИна.
Жёлтый огонёк не менял цвета.
Несколько часов спустя, когда предвечерние облака, набежав, заволокли вначале руины Мачу-Пикчу, а затем и полотно подвесного моста шестьюстами футами ниже, Ада произнесла:
– Возвращайся в Ардис, Ханна. Поешь, отдохни. Та покачала головой. Супруга Хармана улыбнулась.
– Ну, тогда сходи хотя бы в столовую, добудь нам фруктов или ещё чего-нибудь. И попить.
Янтарная лампочка светилась весь вечер. Сразу после захода солнца, когда зелёные долины Анд утопали в алых, особым образом преломлённых лучах заката, как бывает только в горах, на Мачу-Пикчу заглянули Даэман, Том и Сирис, но ненадолго.
– Мы уже охватили тридцать общин, – сообщил сын Марины.
Бывшая хозяйка особняка кивнула, не отрывая взгляда от заветного огонька. Друзья свободно факсовали обратно в Ардис, пообещав вернуться на рассвете. Ханна завернулась в одеяло и заснула прямо на полу возле гроба.
Ада оставалась на месте всю ночь. Иногда она садилась, иногда становилась на колени, но продолжала держать ладонь на панели управления, посылала по микросхемам, что разделяли её с любимым, горячие молитвы, твердила ему о своём присутствии, впившись глазами в жёлтую лампочку на мониторе.
Около трёх утра по местному времени лампочка поменяла свой цвет на зелёный.
Неделя после Падения Илиона
Ахиллес и Пентесилея показались на пустынной гряде, разделявшей долины Скамандра и Симоиса. Как и обещал Гефест, на хребте ждали два скакуна: могучий вороной для ахейца и белая, низкорослая, но ещё более мускулистая кобыла белой масти для амазонки. Всадники решили проехаться и посмотреть, что же осталось.
Смотреть было особенно не на что.
– Как это мог исчезнуть целый город? – спросила Пентесилея своим обычным капризным тоном.
– Все города исчезают, – обронил Ахиллес. – Такова их судьба.
Спутница фыркнула. Герой мысленно подметил сходство между нравами этой блондинки – и её белой кобылы.
– Но ведь не за один день… или час.
Последние слова прозвучали как жалоба, как обвинение. После чудесного воскрешения амазонки в баках Целителя миновало всего два дня, а быстроногий уже начинал свыкаться с её беспрестанным нытьём.
Примерно с полчаса кони сами носили всадников, избирая путь среди каменных россыпей, протянувшихся на две мили вдоль горного хребта, где некогда высилась могущественная Троя. Божественная магия, забравшая город, захватила его вместе с почвой глубиною на целый фут ниже самых ранних фундаментов. Не уцелело ни единого отёсанного камня, ни брошенной пики, ни смердящего трупа.
– Воистину Зевсу подвластно всё, – изрекла женщина.
Мужеубийца вздохнул и покачал головой. День выдался тёплый, погожий – должно быть, в преддверии весны.
– Я уже объяснял тебе, амазонка: Громовержец тут ни при чём. Его я прикончил своей рукой. Всё, что ты видишь, свершил Гефест.
Пентесилея прыснула.
– Никогда не поверю, что сей увечный дрочила с вонючим дыханием на такое способен. По-моему, он даже не настоящий бог.
– Но Гефест это сделал, – возразил Ахиллес. А про себя прибавил: «С помощью Ночи, конечно».
– Сказать можно всё что угодно, Пелид.
– Я уже говорил, не называй меня так. Я больше не сын Пелея, а отпрыск Зевса. Что, впрочем, не служит ни к моей, ни к его чести.
– Сказать можно всё, – повторила спутница. – Так ты стал ещё и отцеубийцей, если не врёшь?
– Ну да, – подтвердил ахеец. – И я никогда не вру.
Блондинка с белой кобылой фыркнули в унисон.
Быстроногий пнул пятками своего вороного и первым спустился по склону на изрытую колеями южную дорогу, ведущую от великих Скейских ворот (они тоже пропали, хотя исполинский дуб, росший там со дня основания города, остался на том же месте) прямо в долину Скамандра, что пролегла между Троей и берегом.
– А если твой жалкий Гефест отныне правит бессмертными, – визгливый голос Пентесилеи действовал на нервы, будто скрип ногтей по гладкой сланцевой плите, – то почему же он боялся высунуть нос из своей пещеры всё время, пока мы пробыли на Олимпе?
– Я уже говорил. Кузнец ожидает развязки битвы между титанами и богами.
– Будь он преемником Зевса – какого Аида не вызовет громы с молниями и сам не положит конец войне?
Ахилл ничего не ответил. Он обнаружил: иногда, если долго молчать, амазонка сама затыкается. Земля в долине Скамандра, одиннадцать лет служившая полем сечи, казалась нетронутой волшебством: на ней до сих пор темнели бесчисленные следы копыт, отпечатки сандалий, следы колёс, а на камнях застыла кровь, но люди, кони, колесницы, оружие, мертвецы и прочие артефакты начисто испарились, как и предсказывал Гефест. Пропали даже шатры ахейцев и чёрные остовы сожжённых кораблей.
Несколько минут скакуны отдыхали на берегу, а всадники молча смотрели, как тёплые волны Эгейского моря лениво накатывают на пустой песок. Ахеец никогда не признался бы своей «волчице»-спутнице, но у него щемило сердце при мысли о вечной разлуке с товарищами по оружию – с хитроумным Одиссеем, горластым Большим Аяксом, улыбчивым лучником Тевкром, верными мирмидонцами, даже с глупым рыжеволосым Менелаем и его злокозненным братом Агамемноном, немезисом Ахиллеса. Странно, подумал герой: даже заклятого врага начинает недоставать, когда вы насовсем расстаётесь.