— Понятно. И какие у вас, Любочка, творческие планы?
— Я на счет планов и приехала.
— А, так вы в Москве недавно?
— Сегодня утром прибыла. Там деревья были и клумба с тюльпанами. Вы здесь клумбу поблизости не видели?
— С тюльпанами — нет. Только с нарциссами. Вы где-то учились петь?
— В музыкальной школе. Ко мне домой учительница ходила. А потом я еще на полставки в этой же школе работала секретарем и вечерами немного занималась.
— Какой у вас репертуар? Что вам ближе всего?
— Песни я пишу сама. А аккомпанирует мне папа.
— На фортепьяно или гитаре?
— Нет, на гармони и балалайке.
— Значит, ваша стезя — фольклор?
— Да я даже чего-то и не знаю, какая у меня стезя. Вот послушайте, может, вы определите?
Люба на секунду замолчала, глаза ее затуманились, а рот горестно искривился:
— Задернуто тенью окно, завешена лампа туманом, закрыта дверь на засов, и скомкан стыд с покрывалом. Здесь на гармони проигрыш. Но дождь хлестал по лицу и ветер таскал за косы. И кто виноват, туман иль засов…
Люба голосила и голосила, и картошка дрожала в Любиных руках.
— Любочка, вы очень талантливы, — сказала дама, отложив конвульсирующий вишней пирожок.
— Правда?!
— Уж поверь мне, — любовно перешла на «ты» Сталина Ильясовна. — Но тебе надо учиться.
— Да? Вы думаете? — загрустила Люба.
— Обязательно! Ты обладаешь прирожденным, но пока недостаточно развитым вокальным дарованием. Сразу скажу: в оперу тебе, к сожалению, путь закрыт.
— Откуда вы знаете? — удивилась Люба.
— Во-первых, твоя осанка. Собственно говоря, осанки нет. Не хочу тебя обидеть, но ты ведь частично парализована?
— Только ноги.
— Все равно. Ты все время сидишь, поэтому легкие не развернуты, их объем маловат. Столб голоса недостаточно вытянут. Для вокалиста очень важна физическая форма.
— А я сильная, — заверила Люба. — Могу отжаться на руках сто раз, танцевать на коляске, а если пристегнусь, то вместе с коляской делаю акробатические прыжки и пируэты.
— Отлично, — согласилась Сталина Ильясовна. — Но все-таки…
— Ладно, — перебила Люба, — я по опере, честно говоря, и не тоскую.
— А эстрада вполне тебе по силам. Тем более, на эстрадных подмостках сейчас пользуются успехом певцы с голосом в две октавы, совершенно необъемным. Я, конечно, не имею в виду тебя.
Люба слушала, открыв рот.
— Возможности нынешней акустической техники усилят самый слабенький голос, — объяснила Сталина Ильясовна. — И в то же время хорошие преподаватели вокала довольно редки и услуги их стоят дорого. Поэтому эстрадные певцы не стремятся совершенствовать голос. Ладно, не буду ворчать. В конце концов, история певческого искусства знает множество исполнителей, обладавших голосами такой яркой индивидуальности, что недостаток глубоких вокальных данных, в классическом понимании, почти не замечался публикой. Вертинский, Утесов, Бернес. Дай-ка, кстати, посмотрю твое небо, чтоб зря не обнадеживать.
— Небо?
Люба поспешно сглотнула.
— Открой рот пошире. Так-так. К окну повернись. Что ж, небо неплохое, высокое. Голосовые связки… Плохо видно здесь… Но, вроде бы, развитые. Думаю, петь профессионально ты сможешь.
Люба просияла.
— Небо. Надо же, а я и не знала, — возбужденно тараторила она. — Пою себе и пою. И ведь хоть бы кто сказал, что оно должно быть высокое?
— Не все это знают. Здесь нужен специалист.
— А где я могу учиться, как вы думаете? — с надеждой спросила Люба. — Только чтоб без лестниц.
— Ох-ох-ох, — произнесла Сталина Ильясовна. — Без лестниц. Насколько я знаю, для людей с ограниченными возможностями есть университет культуры под патронажем ЮНИСЕФ. Или ЮНЕСКО? Ладно, не суть. Там имеется музыкальное отделение.
Люба радостно вскрикнула.
— Но лестницы… Знаешь что, позвони мне через пару дней, я выясню насчет лестниц.
И Сталина Ильясовна подала Любе визитку:
— Здесь мои телефоны, домашний, мобильный.
«Автомобильный» она сказала? — встрепенулась коляска. — Может она и Колин джип знает?»
«Колясочка, ты представляешь, сколько в Москве джипов?» — отмахнулась Люба.
«Жизнь прекрасна неожиданностями», — заметила коляска.
«Отстань, пожалуйста, дай я попрощаюсь с певицей!»
Люба долго сидела за столиком и рассматривала кусочек картона: «Сталина Ильясовна Черниченко. Вокал. Эффективные уроки. Имеется аккомпанемент (рояль, арфа). Дорого».
«Дорого. Это сколько интересно, колясочка?»
«Уж рублей сто отдай и не греши! — авторитетно заявила коляска. — А то и все двести».
«Ничего, — Люба приподняла согнутые руки, устрашая Москву бицепсами, — заработаем».
Коляска с сомнением засопела.
«Поехали на проспект, — скомандовала Люба, — прямо сейчас работать начнем».
Определив подходящее, по мнению коляски, место — возле троллейбусной остановки, Люба принялась набираться смелости.
«Чего не поешь-то? — недовольно подтолкнула ее коляска. — Третий троллейбус уж подходил послушать, да так и отошел. Всю публику мне разгонишь».
«Ладно, — Люба закрыла глаза, — только ты мне помогай».
«Припев подтяну», — пообещала коляска.
«Нет, петь я сама буду, а капелла»
«Это как?»
«Без помощи коляски, значит».
«Как знаешь», — обиделась коляска.
«Ты будешь подстраховывать меня во время прыжков и танцев», — пояснила Люба.
«Ох-ти мне…»
«А я деньги буду собирать», — обрадовался рюкзачок.
«Верно», — похвалила Люба.
«А я — чего?» — без восторга произнесла из пакета утка.
«А ты спи, отдыхай», — разрешила Люба.
Совершенно внезапно, без предупреждения, Люба громко заголосила:
— В синей воде кольца шагов!
Прохожие, стоявшие возле прозрачного навеса остановки, шарахнулись в сторону: кто поспешно, кто — как бы по внезапно вспомнившемуся делу.
Люба прибавила громкости:
— Ветер унес шепот и смех и твою-ю улыбку!
Люба резко развернула коляску, так что малые колеса встали поперек, и совершила стремительное фуэте. Затем она рывком поставила коляску на правое колесо и описала полукруг лишь на нем одном.
Когда коляска очнулась от виражей, вокруг стояли прохожие. Люба подняла вспотевшее лицо и испуганно обвела лица зрителей. Зрители зааплодировали. Подошел троллейбус, и люди, как бы извиняясь за то, что уходят раньше времени, стали протягивать Любе деньги, в основном рублевые монеты. Но были и десять бумажных рублей.