– Чтоб тебе пусто было,– тихо пробормотал я.
– Я спрашиваю, чего он хотел? – крикнула Амрита.
– Ничего,– рявкнул я в ответ и оглянулся. Четыре шага – и я возле стенного шкафа.– Просто попрощался.
– Что ты сейчас сказал?
– Ничего.
Я по отдельности засунул в сумку пистолет и обойму, туго замотав их тряпками, и запихнул сумку как можно глубже на широкую полку над плечиками.
– Ты что-то бормотал,– настаивала Амрита, выходя из ванной.
– Просто хотел тебя поторопить,– сказал я и, достав из шкафа зеленую трикотажную рубашку и коричневые штаны, закрыл дверцы.
Мы заказали такси в аэропорт на четыре сорок пять утра и легли пораньше. Я несколько часов не мог заснуть, разглядывая очертания мебели, медленно материализовавшейся перед моими глазами, постепенно привыкавшими к темноте.
Заявление, что я был недоволен собой, прозвучало бы слишком мягко. Я лежал сырой калькуттской ночью, прокручивал в памяти свои действия за время пребывания в этом городе и приходил к выводу, что каждый мой поступок объяснялся нерешительностью или отсутствием конкретной цели, а то и всем сразу. Половину времени я вел себя как безмозглый турист, а остальное время со мной как с туристом обращались местные жители. Что я смогу написать? Как я дал запугать себя городу без всяких основательных на то причин? Страх… безымянный, тупой страх управлял моими поступками куда настойчивее, чем любая логика.
Кришна. Ненормальный сукин сын. Для чего пистолет? Я пытался убедить себя, что этот подарок был просто еще одним бессмысленным, мелодраматическим жестом Кришны. Но что, если это составная часть какого-нибудь изощренного надувательства? Что, если он заключил сделку с полицией и сообщил, что американец незаконно носит оружие? Я сел в кровати. Кожа у меня покрылась липким потом Нет. Какая в этом для Кришны выгода? Разве пистолеты в Калькутте запрещены? Насколько я знал, Калькутта считалась центром Национальной стрелковой ассоциации.
Около полуночи я встал и включил небольшую настольную лампу. Виктория спала кверху попой под тонкой простыней. В тишине негромко щелкнули застежки портфеля.
Пожелтевшие, истрепанные листы были беспорядочно разбросаны внутри портфеля, но зато пронумерованы жирно выписанными чернильной ручкой цифрами, и мне потребовалось всего несколько минут, чтобы разложить их по порядку. Здесь было около пятисот страниц, что составляло довольно увесистую стопку. Я грустно усмехнулся, представив редактора любого американского журнала, перед которым вывалили пятьсот страниц стихов.
Я не нашел ни титульного листа, ни названия, ни сопроводительного письма, ни имени автора на страницах. Если бы я не знал, что эта объемистая работа предположительно написана М. Дасом, то из рукописи об этом никак невозможно было догадаться.
Первая страница имела вид плохой копии, напечатанной через копирку. Придвинувшись поближе к свету, я начал читать:
И демон Махишасура
Вышел из своего мерзкого убежища,
Призывая к себе свое огромное войско
И Деви, Бхаваии, Катьяяпи;
Парвати в бесчисленных одеждах
Попрощалась с Шивой и отправилась
На последнюю битву со своими недругами.
В нескольких последующих строфах этого шероховатого стихотворения рисовался ужасный образ демона Махишасуры, могущественного злобного существа, угрожавшего даже богам. Потом, на третьей странице, размер и «голос» резко изменились. Я перевел примечание, нацарапанное на полях: «Калидаса: Кумарамбхава 400 г. н. э. новый пер.».
Ужасающая стая птиц зла,
Готовая с радостью пожрать воинство демонов,
Взлетела над сонмищем богов
И тучей закрыла солнце.
Внезапно чудовищные змеи, черные как сажа,
Со стекающим от поднятых голов ядом,
Жуткие на вид,
Появились на пути Парвати.
Солнце обрядилось в ужасное одеяние
Из огромных страшных змей, меж собой переплетенных,
Словно знаменуя его радость
При смерти бога или демона.
Я зевнул. «Ужасающая стая птиц зла». Да поможет мне Бог, когда я отдам это Чету Морроу. Ничто мне не поможет, если я принесу это Эйбу Бронштейну под видом «новой эпопеи Даса». Я пролистал еще несколько страниц напыщенных стихов. Я не бросил читать сразу лишь по одной причине: из чистого любопытства. Мне стало интересно, каким образом Парвати собирается победить, судя по всему, несокрушимого демона Махишасуру. Строфа за строфой описывала начало битвы богов с демонами. Это напоминало архаичного Гомера в переложении Рода Маккьюена.
Осветив небеса от края и до края,
Расточая вокруг бушующее пламя,
С ужасным грохотом, раздирающим сердце страхом,
Молния упала с безоблачного неба.
Войско врагов сбилось в кучу.
Громадные слоны споткнулись, лошади пали,
А все пешие воины прижались друг к другу в страхе,
Когда земля задрожала и океан поднялся,
Сотрясая горы.
И перед богами враждебным сонмом
Псы подняли морды, обращая их к солнцу,
И, разом завыв так, что лопались перепонки,
Поджали хвосты и прочь убежали.
На этом можно было бы и закруглиться. Но я продолжал читать. У богини Парвати дела, похоже, складывались не лучшим образом. Даже с помощью великого бога Шивы она не могла одолеть могучего Махишасуру. Парвати переродилась в воительницу Дургу, десять рук которой размахивали оружием для битвы. Тысячелетия проходили в сражении, но Махишасура никак не поддавался.
И перед самым солнечным диском
Пронзительно визжали шакалы,
Словно отчаянно желая лакать кровь
Могущественнейших из богов, павших в битве.
Боги отступили с поля боя, чтобы оценить свои возможности. Простые смертные умоляли их не оставлять землю на сомнительную милость Махишасуры. Было принято суровое решение. Боги направили свою волю на темные цели. Изо лба Дурги выскочила богиня, в которой было больше демонического, чем святого. Она воплощала мощь, олицетворяла жестокость, неподвластная даже путам времени, державшего в узде прочих богов и простых людей. Закутанная в мрак темнее ночи, она шествовала по небесам, вселяя страх в сердца даже тех божеств, что дали ей жизнь.
Ее вызвали на битву. Она приняла вызов. Но, прежде чем выступить против Махишасуры и его неистовых полчищ демонов, она потребовала себе жертву. Страшную жертву. Из каждого города и селения юной земли голодной богине доставили мужчин и женщин, детей и взрослых, девственниц и распутниц.
Еле разборчивая пометка Даса на полях гласила: «Бхавабхути Малатимадхава».
А теперь воскресите ужасы места, осажденного
Толпящимися зловредными духами; огни
От погребальных костров едва отбрасывают зловещий свет,