— А вдруг это как раз тот, кого мы ищем? Хотя кто его знает… Может, какой-нибудь другой придурок с ножом или бритвой. — Коваленко сначала бросил взгляд на Мартена, а потом снова скосил глаза на телефон и свои записи.

Итак, русский вытянул из него практически все, что только мог. Почему бы теперь не сдать Николаса Мартена французской полиции? Именно так следовало бы поступить с юридической и профессиональной точки зрения. Заодно это развеяло бы возможные подозрения Ленара насчет того, что Коваленко мог сам взять записную книжку из гостиничного номера Хэллидея, как о том в шутку высказал предположение Мартен. И все же… И все же Коваленко до сих пор ни словом не обмолвился ни о Мартене, ни об отпечатках пальцев. Это вызывало некоторое недоумение.

— Я сам поеду в Цюрих, — внезапно отчеканил Коваленко в трубку. — Хочу сам увидеть тело и место… Да, конечно, погода, понимаю… Аэропорты закрыты, поезда практически встали. Но мне важно добраться туда побыстрее. Если это наш герой, да к тому же развернул деятельность в Швейцарии, нам нужно немедленно сесть ему на хвост… Каким образом? На машине поеду. Нам, русским, к заснеженным трассам не привыкать. Не помогли бы вы мне раздобыть мощную машину?

Коваленко вдруг выпрямился и пристально посмотрел на Мартена.

— Кстати, Филип, наш общий друг мистер Мартен находится в Париже. А если точнее, он сейчас у меня.

Николас вздрогнул. Все-таки Коваленко сдал его. Это означало, что о поисках Реймонда можно забыть. Вместо этого придется защищаться самому, пытаясь скрыть от французской полиции сведения о себе.

— Похоже, он никак не может успокоиться из-за убийства своего друга. Пошел, знаете ли, опять в квартиру на улице Гюисманса и наткнулся там на записную книжку детектива Хэллидея… Да-да, ту самую… Знаю, знаю, ваши люди ее искали. Вот вы бы их и спросили, почему не нашли. Как бы то ни было, еще раньше я дал Мартену номер своего мобильника. Поэтому он мне позвонил, а я за ним приехал. С тех пор он мне рассказывает, что Дэну Форду было известно о расследованиях в Лос-Анджелесе. Очень интересные вещи. Не исключено, что я от него еще кое-что услышу. Так что я беру его с собой.

— Что? — вознегодовал Мартен.

Коваленко прикрыл ладонью телефон и злобно зашипел:

— Заткнитесь!

Пригвоздив его презрительным взглядом, он продолжил разговор:

— В общем, был бы вам очень признателен, если бы вы посадили ваших ищеек на цепь. Я отдам книжку Хэллидея тому, кто пригонит мне машину… Что в книжке? Полно записей — и все бисерным почерком. Я не мастак разбирать английские закорючки. Но все равно такое впечатление, что там не так уж много ценного для нас. Сами посмотрите. Может, разберетесь лучше, чем я. Можете машину организовать поскорее? Отлично! Дам о себе знать из Швейцарии.

Коваленко окончил разговор и теперь уже в упор уставился на Мартена:

— Убитый был близким другом Жан-Люка Вабра. Более того, ему в Цюрихе принадлежала небольшая полиграфическая фирма.

У Мартена от волнения стало тесно в груди:

— Вот вам и второе меню.

— Знаю, знаю. Потому мы и едем в Цюрих сегодня вечером. — Коваленко уже копался в материалах, разложенных на кровати.

— Почему вы так уверены, что Ленар попросту не бросит меня в тюрьму?

— Потому что я гость французского правительства, а не парижской полиции. Я попросил, чтобы вас отпустили вместе со мной, и он ничего не может сказать против, потому что разбирается в политике. А теперь откройте-ка записную книжку Хэллидея и вырвите оттуда страницу, на которой говорится об Аргентине и пластическом хирурге по имени доктор Одетт. Еще конверты с компьютерным диском и авиабилетом Хэллидея до Буэнос-Айреса — давайте их тоже мне. Берите пальто и не забудьте сходить в туалет перед дорогой.

Лимузин Питера Китнера с величайшей осторожностью, словно крадучись, ехал по авеню Георга V. Уличные фонари по обе стороны дороги служили для водителя едва ли не единственными ориентирами в снежной круговерти.

Видимость была почти нулевой — лишь несколько футов в любую сторону, и Китнер уже сам начинал беспокоиться. А вдруг не туда свернули? Где-то рядом была Сена. Как бы не нырнуть в реку с невидимой набережной. Улицы обезлюдели, так что катастрофу никто и не заметит. А лимузин тяжел, как танк, — прошлым летом установили броню по настоянию Хиггса. Камнем пойдет ко дну — потом не отыщешь. Так сэр Питер Китнер просто исчезнет без следа для своей семьи и всего мира.

— Сэр Питер, — внезапно прозвучал голос телохранителя по системе внутренней связи.

Китнер поднял глаза: Хиггс смотрел на него сквозь стекло.

— Да?

— Кабрера и баронесса в Швейцарии, в Невшателе. Ужинают сейчас в доме Жерара Ротфельза, управляющего европейскими филиалами компании Кабреры.

— Информация надежная?

— Да, сэр.

— Пусть ваши люди не спускают с них глаз.

— Слушаюсь, сэр.

Китнеру сразу стало легче. По крайней мере он знал, где те находятся.

— Мы прибыли, сэр, — снова известил голос Хиггса.

Лимузин замедлил ход. Китнер увидел яркие огни и шеренгу французских полицейских за уличными ограждениями. Машина остановилась, двое полицейских вышли вперед, и Хиггс, опустив окно, назвал имя Китнера.

Полицейский впился глазами в автомобиль, затем сделал шаг назад, в снег, и лихо откозырял. Ограждение оттащили в сторону, и лимузин плавно въехал через ворота на территорию рядом с особняком на авеню Георга V.

68

Невшатель, Швейцария. В то же время

Ужин при свечах, стол, люди за ним — все это виделось баронессе словно сквозь дымку. Александр сидел напротив, Жерар Ротфельз — на одном краю стола, его жена Николь — на другом. Ребекка заняла место рядом, по правую руку. Размеренная беседа была ненадолго прервана только раз — пришли дети Ротфельзов, чтобы пожелать взрослым спокойной ночи. Как бы то ни было, мыслями баронесса была далеко от всех присутствующих. По неизвестной причине память унесла ее в прошлое — к тем людям и событиям, которые были частью ее жизни вплоть до настоящего момента.

Она родилась в Москве, ее отец и мать принадлежали к русской аристократии. Идя на жертвы во имя любви к отчизне, их семьи всеми правдами и неправдами сумели пережить правление Ленина, железную диктатуру Сталина, Вторую мировую войну и послевоенное время, когда тиран еще сильнее сжал страну в своем беспощадном кулаке. Присутствие органов госбезопасности ощущалось повсюду, сосед доносил на соседа по мельчайшему поводу. Те, кто осмеливался жаловаться на порядки слишком громко, пропадали без следа.

Сталин умер, но петля коммунистического режима по-прежнему душила недовольных. Устав терпеть, отец взбунтовался и поднял голос против тоталитаризма. В итоге его арестовали за подрывную деятельность, судили и приговорили к десяти годам заключения в ГУЛАГе, к непосильным работам в так называемых исправительно-трудовых учреждениях.