— Бог ты мой! Почему Ламанова прислала именно вас? Вы же совсем не в состоянии понять, о чем идет речь, не спа? — А вы объясните.
— Хорошо, — с ужимкой недовольства сказал Ренард, — я попробую вам объяснить, как ученику начальных классов гимназии. А вы передайте Ламановой мои требования. Требования — не просьбу. Итак. Я расширяю производство. Мне тесно в прежних рамках. Я хочу выйти на рынок высокой моды. Однако марка Ренард, к сожалению, у публики ассоциируется пока с… — он вдруг замялся, — с не самой богатой публикой, скажем так. Увы, мир моды жесток и все места в нем заняты. Всюду интриги и нежелание пододвинуться. Даже такие талантливые люди, как я, не могут иногда пробиться наверх. Поэтому я решил взломать эту стену самым простым способом. Я желаю купить марку госпожи Ламановой. Передайте ей, что она останется руководить своим ателье. И даже проценты, которые я буду получать с ее доходов, не будут особо обременительными. Но я получу право ставить ее подпись и на изделия своего модного дома. А она, в свою очередь, не будет оспаривать этого права — именно потому, что переуступит мне это право. Причем можете ей даже сказать, что такое положение дел будет недолгим. Как только я закреплюсь на Кузнецком Мосту, я откажусь от использования марки Надежды Петровны и снова начну продавать свои платья под маркой «Поль Ренард», но только уже на другом уровне. Вам понятно?
Я кивнул.
— Да, мне понятно. Но мне непонятно, согласится ли на это Надежда Петровна. Больше того, я уверен в том, что она не согласится. Ренард взвился.
— А вы убедите ее! — во весь голос вскрикнул модельер, так, что сидевшие в зале люди вздрогнули и уставились на нас. — Какого черта вы сюда пришли? Потом он осел на стуле, взял себя в руки и придвинулся всем корпусом ко мне так близко, что я почувствовал рыбный запах из его рта.
— Вам даю день. Иначе пусть госпожа Ламанова пеняет сама на себя. Она не чувствует, насколько я серьезен в своих намерениях? Но вам я скажу кое-что, господин Гиляровский. Да-да, я запомнил. Я хорошо запомнил! Ги-ля-ров-ский. Если сегодня вечером она не пришлет мне своего согласия, то не пройдет и двух дней, как ее ателье сгорит. Пф-ф-ф! Как свечка. Вам понятно?
Я выдержал взгляд его водянистых глаз и встал.
— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, — бросил я Ренарду.
В ответ он только указал пальцем на своего змееголового охранника в углу и склонил набок голову.
Я пожал плечами, бросил на стол полтинник и ушел.
Выйдя на улицу, я отыскал взглядом своего Ваньку и залез в пролетку, приказав ехать на Большую Ордынку. Вынув из кармана табакерку, стукнул пальцем по крышке, открыл ее и заправил в нос щепотку табаку, чтобы прояснить мозги.
— Будьте здоровы! — не оборачиваясь, крикнул мне Водовоз. — Что за табачок у вас?
— Знатный, — ответил я, утирая нос платком.
— Фабричный?
— Нет. Мне отставной пономарь у Страстного перетирает. Лучший в Москве табачок.
— Так чем он лучший-то?
— А ты сам попробуй.
— Нееее, — отозвался Иван, — я лучше махорки покурю или папироску. Мой батька из раскольников был — так он меня со двора гонял. Я в кустах тайком «козью ножку» сворачиваю, только закурю — как он тут же учует и дрыном меня по хребтине. Не отучил! Я как из деревни на заработки подался, только меня и видели. — А откуда ты? — поинтересовался я.
— С-под Малоярославца. Село Барятино. Там у князей Голицыных усадьба. Бывали? — Нет. Ванька вздохнул.
— Эх, хорошо там, не то что в Москве, — сказал он. — Пруды, парк большой в горку идет. А в нем — на горке — усадьба.
— Далеко до твоего села?
— Далековато. Отсюда до Серпухова, там до Тарусы, а от Тарусы уже и к нам.
— Понятно…
Надежду Петровну я увидел уже в гостиной — она сидела с дамой, расстелив на коленях несколько кусков ткани. Улыбнувшись мне, Ламанова попросила подождать ее в кабинете.
Разговор ее затянулся, а потому я, сидя один на стуле, достал блокнот и попытался записать несколько последних фактов, чтобы привести в порядок ход мыслей. Дело в том, что события развивались в последние дни так стремительно, что я просто принимал их такими, какими они были, не пытаясь даже понять всю эту чехарду с шантажом и убийствами. На самом же деле, пройдясь еще раз по известным фактам, я почувствовал, что начинаю путаться. Вот, скажем, убийство Юры Фигуркина — зачем Аркадий Бром лишил его жизни и потом инсценировал самоубийство? Я знал, что задолжавший азиатам Бром отчаянно нуждался в деньгах, но ведь у Юры денег не было. Навредить Брому он не мог — слишком мелкой пташкой он был. Да и вряд ли стал бы рассказывать о происшествии с «масками» — поскольку и так стыдился намеков из-за своей внешности. Может быть, конечно, Бром убил его защищаясь — если Юра вдруг напал на своего гостя. Но удар-то был нанесен сзади! Расчетливо. Не похоже это на самооборону. Никак не похоже! Скорее, на хладнокровное убийство.
Потом — Ковалевский, убитый на Петровке. Один из «сестер». Я никак не мог вспомнить — говорил ли что-нибудь сыщик Архипов, расследовавший это дело, про ограбление. Судя по всему, Аркадий Бром не смог найти суммы для выплаты долга, а значит, и денег у Ковалевского он не взял, зато обрядил его в платье от Ламановой. Вместо того чтобы шарить по ящикам, он натягивал это платье… Странно…
Можно было бы предположить, что братьев Бром убили азиаты — в уплату долга. Но, судя по моему разговору с Абубакаром, они этого не делали. Так кто же убил братьев?
Тут я вспомнил змееголового охранника месье Ренарда. По всему выходило, что без этого модельера не обошлось. Это было единственное логичное объяснение — как иначе письмо Ламановой могло попасть к Ренарду? Был ли Аркадий Бром знаком с ним? Я не знал. Но младший — точно был знаком. И вот после того, как Ренард забирает его из «Треисподней», Леонида находят в Москве-реке с перерезанным горлом. Точно как у его брата, которого нашли возле Пятницкой. Но зачем Ренарду убивать братьев Бром? Ведь он, выкупив Леонида у азиатов, мог просто забрать и фотографии, и письмо Надежды Петровны в уплату за эти деньги.
Я почувствовал, что ничего не понимаю. Чем дольше я думал об этой цепочке смертей, тем меньше понимал, зачем вообще кто-то кого-то убивал. Вся эта кровавая вакханалия была вообще не нужна никому.
Засунув блокнот в карман, я решил больше не мучиться этими вопросами, а просто продолжать делать то, что делаю. В конце концов, я не сыщик, а журналист. И цель моя — не расследовать убийства, а защитить Надежду Петровну от того скандала и бедствий, в которые ее втягивали. Если когда-нибудь все выяснится — хорошо. А если не выяснится — так тому и быть!
В этот момент вошла Ламанова с извинениями, что так долго отсутствовала. Я подробно пересказал ей все, о чем говорил с Ренардом. И передал ей предложение о продаже марки.