— Это все благодаря тебе самой. — Он выпрямился, и его глаза оживились. Он подался к ней. — Я хотел объяснить это тебе. Ты — единственный человек, с которым я смог быть таким откровенным. Ты же не думаешь, что я рассказывал всем и каждому о том, как я сдавал уровень А? Даже мои школьные друзья думали, что я просто перестраховываюсь, занимаясь сутками напролет. Никто не знал, в каком ужасе я был. А ты теперь знаешь. И ты ведь не станешь по-другому ко мне относиться? Для тебя ведь нет никакой разницы, потому что ты принимаешь меня таким, как есть, с деньгами или без, с дипломом или без, так ведь? — Он настойчиво заглядывал ей в глаза. — Когда ты смотришь на меня, ты видишь не мою фамилию, не престижную школу, в которой я учился, и не мои радужные перспективы. Ты видишь мужчину, может, слишком молодого, но все-таки мужчину. Который тебя любит.
— О, Фабиан! — Она прижала пальцы к губам, практически не дыша. — Ты не должен так говорить. Тебе нужно быть осторожнее.
— Чего я не должен говорить? Что я люблю тебя? — Он замялся, подыскивая слова. — Но я чувствую это. Не отрекайся от моих слов, Мэгги. Ты не знаешь, что я чувствую. Ты знаешь, что чувствуешь ты, но откуда ты можешь знать, какова ты в моих глазах? Ты должна признаться, что не знаешь этого.
— Но… — Она оперлась рукой на колено, пытаясь удержать чашку. Свет, трепетавший на поверхности чая, выдавал дрожь ее руки. — Понимаешь, Фабиан, когда-нибудь ты встретишь женщину, которая будет, может быть, даже чем-то похожа на меня, но ближе к тебе по возрасту. Я знаю, ты считаешь, что сейчас это не имеет значения. — Она предостерегающе подняла руку, не давая ему прервать себя. — Но в свое время ты поймешь, почему это важно. Понимаешь, это не просто арифметика. — Она закусила губу. Только когда она стала писать про Пита, про их брак, она сама начала это осознавать. — Здесь дело в том, что вас объединяет, — в общем опыте, в любимой музыке, в тех моментах прошлого, которые вы оба помните. — Она посмотрела на него с грустью.
— Кажется, это мелочи жизни: программы, которые вы вместе смотрели по телевизору; как вспоминали тему из любимой детской передачи; кто играл Синего Питера, когда ваши дети были маленькими; что происходило в «Красном Льве» двадцать лет назад; где вы были, когда убили Кеннеди… Нет, Фабиан, не надо смеяться. Я не заговариваюсь. Я была совсем юной, но я помню это, и Пит помнит тоже — кто был первым в рейтинге, когда мы покупали свои первые пластинки, вот такие вещи и объединяют. Ты пока не понимаешь, что это важно, но это так.
Она замолчала, умоляюще глядя на него.
— И ты хочешь сказать, что это важнее, чем все остальное? — спросил Фабиан. — И как же часто вы с Питом садились и разговаривали об актерах, игравших Синего Питера? Каждый день? Каждую неделю? Раз в месяц? — Он в нетерпении вскинул руки. — Ну же, Мэгги! Ты мне столько рассказала про Пита, что я прекрасно представляю себе, как все было. Он же вообще не разговаривал с тобой, правда? Ни о чем! Ни о литературе, ни о политике, ни о твоем отношении к жизни — вообще ни о чем. Даже о Синем Питере! Ты сама обманываешься на этот счет, потому что ты пишешь все это о нем и впадаешь в ностальгию. Наверняка, пока ты была замужем за Питом, лето бывало длиннее и жарче, а на Рождество всегда падал снежок.
— Я до сих пор замужем за Питом, — тихо проговорила Мэгги.
Фабиан на мгновение замолк, потом снова подался к ней:
— Ты можешь сколько угодно заново придумать свое прошлое, Мэгги, но оно не изменится от этого на самом деле. Если ты мне не веришь, возвращайся к нему. Возвращайся в привычное окружение и попытайся жить так, как будто ничего не было. Клянусь тебе, через неделю ты прибежишь обратно.
Она судорожно вцепилась в чашку, молча глядя на него и слушая.
— Мэгги, ты изменилась, а он — нет. Не важно, что ты вернулась работать в паб. Это потому, что в тебе живет тяга существовать так же, как и раньше, пытаться держаться за прошлое. Но для тебя его уже нет. Только на страницах, которые ты печатаешь. Мэгги, Пита больше не существует для тебя. — Он провел рукой по лицу и посмотрел в сторону. — Мэгги, ты теперь сама по себе. Почему ты не желаешь с этим смириться?
Мэгги проснулась, удивляясь тому, что за чудесное ощущение разбудило ее. Ее целовали, нежно, осторожно, и это было восхитительно. В ответ она слегка прильнула к горячим губам. Ее рука осторожно провела по твердому, сильному плечу и остановилась на широкой спине, поглаживая гладкую кожу. Мэгги таяла. Ее тело теряло форму, как будто она плыла на пушистом облаке, окруженная теплым небом. А ее кожа все еще горела после ночи любви. Она вновь ощутила на себе тяжесть его напряженного тела, в возбуждении прижимающего ее к простыням.
Фабиан отстранил от нее лицо, и ее губам вновь стало холодно. Его глаза широко распахнулись. Он выглядел так, как будто услышал что-то.
Из коридора вновь раздался громкий стук в дверь Мэгги.
— Черт побери, — прошептал он. — Проклятая Наоми. Я надеялся, что сегодня ночью она осталась у Грэма.
— Тсс! — остановила его Мэгги.
Они застыли, у Мэгги напряглось все тело. Они слышали голос Наоми, зовущий ее через дверь, и снова стук. Потом они услышали, что дверь комнаты Мэгги открывается. Глаза Мэгги увеличились и потемнели от дурного предчувствия. Ее кровать была нетронута. Наверняка, если Наоми до сих пор не догадалась, что происходит, сейчас она поймет все. И тут Мэгги резко подняла голову с подушки, услышав разговор в холле, прямо у них за дверью.
— Я не знаю точно, где она, — небрежным тоном объявила Наоми. — Она знает, что вы должны приехать?
— Нет, — ответил женский голос.
Мэгги в ужасе закрыла глаза и сжалась под Фабианом. Он взволнованно посмотрел на нее.
— Что такое? — прошептал он.
— Иисус, Мария, и Иосиф в одном торпедном катере! — Ее лицо поледенело и стало белым и холодным, как снег. — Это Кэй.
— Кто такая Кэй? — прошипел он.
— Моя чертова дочь!
— Ты уверена?
— Конечно, идиот!
Они снова замерли, их тела сплелись в неразрывной неподвижности, когда Наоми начала колотить в дверь к Фабиану.
— Фабиан?!
Они уставились в глаза друг другу. Зрачки Фабиана стали такими же черными и огромными, как у Мэгги, отражая ее внутренний ужас. Он поднял брови в немом вопросе. «Что им теперь делать?»
— Скажи что-нибудь, — почти беззвучно проартикулировала одними губами Мэгги. — А то она войдет.
Вновь раздался стук. Мэгги обратила к Фабиану встревоженное лицо. Если он так и не издаст ни звука, какого угодно, хоть писка, — а он и не казался способным ни на что большее, — Наоми обязательно сунет нос в комнату. Для нее это было обычным делом, и они оба это знали. Она увидела, как дрогнули его губы, но глаза были пусты, словно в поисках слов он обнаружил в голове один туман.
— Одну секундочку, Наоми! — громко крикнула Мэгги. Фабиан, так и не слезая с нее, в ужасе сжался. После секундной паузы дверь широко распахнулась.