Эту бумажку я сунул в карман. Такие письма лучше не бросать где попало.
За спиной послышался голос:
– Так-так-так, подумать только.
Я обернулся и увидел Питерсона.
– Мне позвонила жена.
– Нет, это ж надо! – Он оглядел комнату. Приближалась ночь, и в доме делалось все холоднее. – Ну и наворотили!
– И не говорите.
– Да, уж постарались, – бросил капитан, обходя гостиную и заглядывая во все углы.
Наблюдая за ним, я вдруг представил себе жуткую картину: человек в мундире и тяжеленных сапожищах пробирается по развалинам. Видение было очень странное, никак не связанное с происходящим. Да и вообще ни с какой конкретной эпохой и страной.
В этот миг в комнату протиснулся еще один человек. Он был облачен в дождевик, а в руке держал записную книжку.
– Вы кто такой? – вопросил Питерсон.
– Кэртис, сэр, из «Глоб».
– Ну а вам кто позвонил, приятель? – Капитан оглядел комнату и уставился на меня. – Нехорошо, – укоризненно молвил он. – Это никуда не годится.
– «Глоб» – уважаемая газета, и этот парень напишет все как есть, – ответил я. – Уверен, что вы не станете возражать.
– Послушайте, – завел Питерсон, – в Бостоне два с половиной миллиона жителей, а в полиции недобор. Мы не можем разбираться с каждой дурацкой жалобой или угрозой какого-то сумасшедшего. Если этим заниматься, мы даже с уличным движением не управимся.
– Семье обвиняемого, – ответил я, заметив, что репортер не сводит с меня глаз, – угрожают по телефону и в письмах. Здесь женщина и малолетние дети. Она испугана, а вы не приезжаете по вызову.
– Вы сами знаете, что несправедливы.
– Потом начинается ад кромешный: молодчики жгут крест и громят дом. Женщина просит помощи, и ваши люди появляются только спустя четверть часа. Сколько отсюда до ближайшего участка?
– Это неважно.
Репортер лихорадочно строчил в блокноте.
– У вас будет бледный вид, – продолжал я. – В нашем городе хватает противников абортов, но еще больше народу возмутится этим бессмысленным самочинным погромом, посягательством на частную собственность, действиями шайки малолетних хулиганов…
– Это не хулиганы.
Я повернулся к репортеру.
– Капитан Питерсон считает, что подростки, которые подожгли крест и побили все окна в доме, не были хулиганами.
– Я не то имел в виду, – поспешно ввернул Питерсон.
– Именно так он сказал, – сообщил я газетчику. – Более того, вам будет небезынтересно узнать, что двое детей серьезно поранены осколками стекла. Дети трех и пяти лет получили тяжелые увечья…
– Мне сообщили, что это пустячные царапины, – заявил Питерсон.
– Насколько я понимаю, кроме меня, здесь нет ни одного врача. Или, быть может, полиция привезла с собой медицинского работника, когда, наконец, соблаговолила откликнуться на зов о помощи?
Питерсон не ответил.
– Полиция привезла с собой врача? – спросил репортер.
– Нет.
– Вызвали врача из больницы?
– Нет.
Репортер снова застрочил в книжке.
– Ну, погодите, Берри, – сказал мне Питерсон. – Я вам этого не спущу.
– Осторожнее, здесь присутствует журналист, – предостерег я его.
Питерсон смерил меня испепеляющим взглядом и резко повернулся на каблуках.
– Кстати, – бросил я ему вслед, – какие меры предполагает принять полиция, чтобы не допустить повторения подобных выходок?
Питерсон остановился:
– Мы еще не решили.
– Не забудьте сказать репортеру, что вы сожалеете о случившемся и намерены выставить у дома круглосуточную охрану, – посоветовал я капитану. – Чтобы не было никаких неясностей.
Питерсон презрительно скривил губы, но я знал: он послушает меня. А мне только и хотелось, чтобы у Бетти была защита, а полиция не чувствовала себя слишком вольготно.
Джудит повезла детей домой. Я остался с Бетти и помог ей заколотить окна досками. На это ушел целый час. И с каждым взмахом молотка я чувствовал, что злюсь все сильнее и сильнее.
Детишки угомонились, но не спали. Они то и дело спускались вниз, просили пить и жаловались на боль. У маленького Генри очень саднила порезанная стопа, и я снял повязку, чтобы убедиться, что в ране не осталось осколков. Один все-таки нашелся, совсем крошечный, и я удалил его.
Держа ножку малыша, обрабатывая рану и слушая, как Бетти уговаривает сына не плакать, я вдруг почувствовал страшную усталость. В доме стоял запах головешек, оставшихся от спаленного на улице креста. В разбитые окна задувал ветер, и в комнате было очень холодно. Вокруг лежали груды осколков. Чтобы навести тут порядок, понадобится не один день.
Господи, к чему все это?
Подлатав Генри, я опять занялся письмами. Перечитывать их было еще утомительнее. Я снова и снова спрашивал себя, почему люди вообще способны на такие поступки? Что за мысли бродят в их головах? Ответ напрашивался сам собой: мыслей нет вовсе. Они просто отзываются на раздражитель. Точно так же мог бы отреагировать и я сам. И кто угодно другой.
Мне стало совсем невмоготу. Хоть бы эти письма прекратились, хоть бы окна вновь заблестели чистенькими стеклами, хоть бы раны зажили и все вернулось на круги своя. Господи, как же я мечтал об этом!
И в надежде осуществить мечту я позвонил Джорджу Уилсону.
– Я ждал вашего звонка, – сказал он.
– Не желаете ли прокатиться?
– Куда?
– К Рэнделлу.
– Зачем?
– Чтобы окоротить собачью сворку.
– Встретимся через двадцать минут, – сказал Уилсон и положил трубку.
* * *
По пути к Южному берегу и дому Рэнделлов Уилсон спросил меня:
– Что заставило вас передумать?
– Многое.
– Дети?
– Многое, – повторил я.
Какое-то время мы ехали молча. Наконец Уилсон сказал:
– Вы понимаете, на что идете? Вы берете за горло миссис Рэнделл и Питера.
– Ничего страшного.
– Я думал, он ваш приятель.
– Просто я устал.
– А мне казалось, что врачи никогда не устают.
– Да отстаньте вы от меня.
Было уже почти девять часов, небо почернело.
– Когда приедем, говорить буду я, согласны? – предложил Уилсон.
– Хорошо, – ответил я.