– Рая! Ну, короче, знаем друг друга. То-то я вижу, знакомая личность. Что это ты здесь?
– Да дед мой на дневном стационаре, – старушка показала на больницу, – чуть парализовало. А трех коров держим. А у тебя как?
– Да как. Давление шпарит. Да еще все обкрадывают меня, со всеми сужусь. Хотя ты знаешь мой характер – отдам последнее.
Я показал на объявление на стене остановки:
– Аладьин какой-то пропал.
– Это не какой-то, – старуха не оглядывалась, видела уже «Разыскивается», – Костя со Стрелецкой, Алексея Ивановича из депо сын, во второй школе учился, аптека его была на Зацепе…
– Оптика! – подсказала тетя Рая.
– Чи оптика. А объявления Евлаков клеит, показывает, шо ищет. А сам – последний, кто видел. Я, говорит, его из бани домой до подъезда довез, а где он там дальше подался – не знаю. А сам, – старуха улыбнулась и показала четыре шишковатых, задрожавших от напряжения пальца, – че-ты-ре мильона! – Косте – был должен! А теперь бегает, объявления клеит. В программу «Жди меня» написал, – расхохоталась, и тетя Рая подхватила, не сводя глаз с разворачивающейся у больницы маршрутки: через сахзавод или с заездом на вокзал? – мне кивнула: давай – и склонилась к старушке:
– А я считаю, жена его. У нее первый муж так пропал, и квартира ей. Второй отравился, и квартира ей. Я слышала, Костя жаловался на рынке: вот связался, вот связался, а куда денешься. Она и с ножом на него бросалась из ревности. Милиция приехала, она им: а что вы ко мне приехали, ищите у его проституток!
– Во судьба, – вздохнула старушка и полезла в халат за монетками, – у Кости. Жена первая пропала, дочку убили, и сам пропал! Ох, высокая ступенька, – и полезла в маршрутку, тетя Рая поддерживала сзади за локти, – всё, всё, не толкай, забралась!
Я остался налегке, один, всё упростилось до нечаянно произнесенного:
– Вдова или друг, – я один знал, как найти человека, сильных мало.
Леша Евлаков жил на Пушкина, за городским парком; зачем-то я повернул на Пушкина, моя тень в тумане всё делала, как я, – не тень: сумасшедший Вова шел за мной, первый раз я видел его без пакетов с коробками, он словно освободил руки для дела и усилием удерживал их в карманах, чтобы не вырвались наружу до поры. Как я, шел быстро, но еще оглядывался: одни мы? Не упустить, когда он начнет приближаться. Нет, он может идти просто так, его дело вовсе не я!
Леша Евлаков торговал на рынке огурцами и ездил по району с бригадой электромонтеров, мечтая о «жигулях» десятой модели. Жену он нашел в новом доме, куда пригласили «делать электрику»; она была замужем за богатым таможенником, но, как говорили на рынке, «провода сошлись» и еще, как говорили на рынке, «ток пошел не туда»; когда брат жены вступил по завещанию дяди во владение «Воронежэнерго», Вова получил дом на Пушкина, квартиру в кирпичном доме на горе (как у нас говорят, «на семи ветрах»), газовую заправку, оптовую кондитерскую базу и кафе «Пальмира».
Никого навстречу – это особенность нашей местности, вечером – никого, и днем – никого: старики спят в летних кухнях, ковыряются на огородах, либо гнутся к телевизору, не открывая ставней, молодые работают, бухают или крутятся возле рынка, идешь как в пустыне, оглядываясь на каждый звук: а, это груша упала.
Мне показалось: Вова прибавил шагу, и я почему-то прибавил, хотя собирался резко остановиться и закричать: чего тебе? Иди своей дорогой! Я спешил к дому Евлакова, стараясь показать Вове: у меня есть цель, свое дело, я защищен принадлежностью к жизни разумных людей – хотя: как псих поймет? Он еще прибавил, сейчас побежит.
Вова как-то особенно быстро и тщательно огляделся, проверился на все четыре, и на небо, ему на руку, что туман, очки забивали его глаза черными копытами, вырвался из тени и направился через дорогу – ко мне, оставалось несколько шагов, хотя и я успею сколько-то за это время, главное, остановиться под окнами, выглянут на громкий разговор, но мне повезло: на свою калитку Евлаков повесил кривое «Продается», открыто, я шагнул во двор – вот как ловко всё устраивалось! я уже не один! – и калитку захлопнул, она не дрогнула от преследующих ударов, ручка не задергалась – Леша в белом свитере и красных трусах по колено в беседке стоял босиком среди связок кукурузных початков и лука, почему-то подняв указательный палец вверх, словно призывая: «Послушай!».
– Дом продаешь? – я жадно осматривал цоколь, окна и водосток, слово «продается» позволяет лапать без стеснений.
Евлаков кивнул, наклонился и засунул палец в рот так глубоко, что из глаз его полились слезы, понажимал там что-то и закашлялся, сдерживая рвоту.
– Кость, – сипло объяснил он мне, освободив рот, – корюшки нажарил. Чую: впилась, царапает, когда глотаю. Всю ночь и утро мучаюсь, – отломил от хлебной горбушки корочку и отправил в рот, проглотил, не разжевывая, и попробовал, глотая вхолостую, – не пойму, есть там шо или я там себе уже расцарапал? Вроде не мешает… Или мешает? – и опять засунул мокрый палец в рот, но как-то по-другому выгнув, вниз, к языку, и первым же движением что-то освобождающе подцепил, достал и, страдальчески вздохнув, растер меж пальцев и щелчком отправил в кусты чубушника, который в наших краях называют жасмином. – Она! Я-то думал, на нёбе, ковыряю, ковыряю, а она – на языке! – радостными глотаниями он испытывал работу языка, открывал рот и закрывал, согревающе обхватывал ладонью горло и почему-то благодарно смотрел на меня, обмякший, умиротворенный, слезливый: вот всё и прошло, и кончилось, вот когда человек добр и счастлив!
– Участок – четыре сотки по БТИ. Яблони из питомника в Россоши, уже родят, не знаю, правда, как фамилия этих яблок. Канализация сухая, можа к соседу утекает, будешь смотреть? – Леше постоянно звонили, отвечал одинаково: «Привет, толстопуз!» – и золотился: перстни, зубы, загар, цепь. – Идем в хату. Ламинат – вез из Москвы, во то шо у нас продают – способствует росту и развитию раковых клеток. Кухню смотри! Жена выбирала. Триста тысяч! И это без техники. Я говорю: шо там за кухня такая? Ну ладно, бери, зайчон, лишь бы нравилась. Спальня – четыреста тыщ! Прямо встали над ней в магазине и стоим – наша! Там и дальше были неплохие, по сто двадцать, но уже и не смотрелись… Я говорю, да возьмем, лапуль, а то начнешь, кукушечка ночная, меня педалить… – Леша пришлепнул ладонью губы, словно сказал лишнее, отвернулся и стер слезы из глаз: – сентиментальный стал. Возраст! Как посмотрю на нашу малую… – он тихонько заплакал, – или как батюшка приходил дом святить и завел… – прихватил верхней нижнюю губу, пошмыгал носом, – как жить надо… Как, ох… Как хранить целомудрию… Не могу-у!!! – и спрятался, мотая головой, в душевую и включил бешеную воду. – Оцени в гостиной диванчики, кожа! – кричал мне сквозь полотенце. – Как приятно присесть, привалиться бочком к женскому округлому теплу, – вернулся и вдруг хмуро оглядел меня: – А где сумка с деньгами?
– В смысле?
– Серьезные покупатели приходят и вот так – бросают на стол мешок с деньгами, чтобы показать серьезность намерений. Я для чего экскурсии вожу, бизнесом не занимаюсь, выгоды упускаю? Дом нравится?