Подумать бы об этом. Картина ведь предупреждала.
Но нет, была только обида – как же, такое открытие и досталось не ему.
Это как… и сравнения не подобрать.
Главное, что у Генки имелся пакет, который и без экспертизы мог стоить приличных денег. А уж после экспертизы, если бы подтвердилось авторство… бомба…
Только взорвалась она слишком рано.
Не стоило его убивать.
Тогда Генкина смерть казалась единственно возможным выходом. Кто бы мог подумать, что он спрячет картину.
Где?
Людка… несчастный случай, не иначе. И зачем она появилась в Генкиной квартире? Судьба… а смерть ее? Можно было бы не убивать? Солгать… Генка ее шантажировал… но потом бы возникли вопросы. Несомненно возникли. Если не у Людки, то у кого-нибудь другого. Она была пьянчужкой, а алкоголики не способны хранить тайны.
Нет, эта смерть – еще одна.
Ленька… он смерть свою заслужил сполна… и картина покинула его дом, но вместе с тем Ленька не уцелел. Судьба? Рок? Или не в нем дело, а в том, что крови вокруг картины становится все больше.
И теперь ему снова пришлось убить.
Разве он виноват?
Наверное, где-то виноват… немного… но остальное – это судьба.
Человек вздохнул и наклонился.
Тело найдут к утру. Первый автобус, если верить расписанию, в четверть шестого придет. Человек даже подумал, что, если отволочь тело за остановку, то пролежит оно дольше, но после от идеи отказался. Прикасаться к мертвецу не хотелось, да и… пара часов погоды не сделают.
И вообще…
Надо будет намекнуть, когда придут из полиции – а в том, что придут, человек не сомневался, – что во всем Вера виновата. С бывшим она не ладила… Достал он ее, вот и не выдержала душа.
Избавилась.
Версия выглядела вполне удобоваримой, да и полицейским она будет понятнее, там небось тоже не верят ни в проклятия, ни в рок. И в то, что Женьку он убивать совершенно не хотел, тоже не поверят.
– Все вышло случайно, – сказал он, хотя мертвый Женька вряд ли услышал. А если и услышал, то понял. – Вот зачем ты ко мне полез? Не мог сделать вид, что не заметил? Не узнал…
…Человек уходил, оставив Верку наедине с ее подельником. Все равно не получится послушать, о чем говорят. А жаль, наверняка о картине, обсуждали, как вывезут…
Он уходил, прикидывая, как и когда вернется. Или не вернется, но сам позвонит Верке, попросит приехать. И она явится как миленькая…
– А ты что здесь делаешь? – Женька вывалился из темноты, он был уродлив и страшен, и в первое мгновение человек испугался. – Тоже следишь? Зачем ты…
– Тише, – попросил человек.
– Боишься, что заметят? Не бойся… Хочешь? – Женька протянул чекушку. – Выпей со мной…
– Не хочу.
Эта встреча могла бы не случиться, пойди человек другой дорогой. В новостройках всегда хватало темных углов и подворотен, среди которых затеряться было легко.
– Выпей. – Женька обнял. – Или брезгуешь?
– Не хочу… Я за рулем.
– И я за рулем. – На Женьку аргумент не подействовал. Он шел, покачиваясь, с трудом удерживаясь на ногах, и все же держал крепко. И человеку приходилось идти вместе с Женькой. – Но это же ерунда… Все в жизни ерунда и дерьмо собачье… Она вот – то самое дерьмо собачье…
От него воняло дешевой выпивкой и еще чем-то. Такой до боли знакомый аромат, вычленить который не получалось.
– Я для нее все сделал! Все! А она меня бросила… С папашей моим рога наставила, представляешь? Развелась… сбежала… думала, оставит с носом, а фиг…
Он жаловался, счастливый от того, что есть кому эти жалобы выслушивать. И он же приволок на треклятую остановку.
– Вернулась вся такая… Я к ней с душой, а она носом крутит… Кому она нужна?
– Никому.
– Вот! Я ей так и говорил… Мол, забудем, что было… Я тебя прощаю, я ее, стерву этакую, может, люблю… а она… она все равно… и теперь любовника завела!
– Сочувствую.
В этот момент человек еще не собирался никого убивать. Напротив, он думал лишь о том, что стоит избавиться от Женьки и тихонько уйти, пусть тот допивает свою чекушку и возвращается к бывшей ли жене, к нынешней ли любовнице.
– Это все из-за картины. – Женька сам все испортил. Он прилип к бутылке, пил жадно, и водку – словно воду. – Думает, что я не понимаю… и ты вот думаешь, что не понимаю. А я все прекрасно понимаю… Всем вам картина нужна… и тебе… охотитесь, да?
Даже теперь Женька мог бы остаться жив.
Если бы подумал.
Промолчал.
Но он не хотел молчать, ему настоятельно нужен был кто-то, кого можно было бы обвинить во всех своих бедах. Или победить. И он, скрутив фигу, сунул ее под нос.
– Вот тебе, ясно? Она моя! Мне ее Генка п-продал. – От волнения он вновь начал заикаться и губы облизывал, что было отвратительно. – Официально, между прочим… п-по всем бумагам… моя она…
– И где же она?
Человек надеялся, что вопрос его прозвучал спокойно.
Равнодушно даже.
Сердце же колотилось. Генка в жизни не продал бы картину. Не этому бессильному уродцу, который топит жалость к себе в бутылке. Генка… Генка затеял какую-то аферу, в которой отвел Женьке особую роль.
– Н-не знаю. – Женька выпятил губу, губы у него были по-девичьи пухлыми, и это вновь же вносило в облик его толику несуразности. – Он ее забрал. Г-готовить к аукциону…
– А ты позволил?
Женька набычился.
– Он не здесь собирался аукцион устраивать… Здесь бы много за нее не дали… – Он подвинулся ближе, приобнял. – Н-нашлись бы желающие к рукам прибрать. Вот как ты… или Ильюха… он Г-генку убил. Или не он, а ты?
Это предположение не заставило Женьку ужаснуться.
Похоже, он был слишком пьян, чтобы бояться.
Или молчать.
Ему так настоятельно требовался собеседник, что он потерял всякую осторожность.
– Мы бы перевезли ее… У меня есть знакомые… Генка бы бумагу написал, что картина ценности не представляет…
…Теперь Женькина роль понятна. Генка не мог везти картину сам, тогда бумаге его была бы грош цена. А вот используя старого приятеля, даже не приятеля – одноклассника, с которым не виделся два десятка лет, – вполне. А Женька, идиот этакий, вправду верил, что за мифической границей Генка поделился бы с ним барышами?
От Женьки избавились бы, как только он перестал быть нужен.
– П-подправил ее немного…
– Как подправил? – Сердце обмерло. Нет, Генка не такой идиот, чтобы портить полотно.