Что ж, поначалу Фатима отнеслась к учителю своего сына равнодушно-приветливо. Причём скорее первое, чем второе. Но уже менее чем через год она стала нуждаться в Платтере сильнее и сильнее. Только этот человек мог как-то помочь ей справляться с всё учащавшимися приступами лютой депрессии, когда её начинали посещать мысли о самоубийстве. Или, что ещё хуже, короткими периодами истерического возбуждения. В такие периоды она почти переставала помнить себя, ей постоянно мерещились какие-то жуткие рожи, от которых хотелось то бежать на край света, то яростно сражаться с ними. Бывало и так, что приступ словно бы перебрасывал несчастную женщину на пятнадцать лет назад, в разорённый, истекающий кровью Парапомиз. Исчезали куда-то Англия, Йоркшир, Стэнфорд-холл, муж, сын… Снова вокруг враги, снова её берут в плен, чтобы подвергнуть чудовищным мучениям и издевательствам. Мир становился колючим и нагим, состоящим из острых углов и ломаных линий, болезненно ярким.
Очень жутко сходить с ума, понимая, что с тобой происходит. А Фатима понимала, и это только усиливало её душевные муки, расшатывало без того подорванную психику, толкало за черту. Как же яростно она хотела самостоятельно справиться с подступающим безумием, скрутить его, преодолеть!
Нет, не получалось.
И тут появлялся Ральф Платтер, с какими-то порошками и тинктурами, спокойно глядел своими светло-серыми глазами в её глаза, говорил что-то умиротворяющее… Ей становилось лучше. Точно после лютого мороза она вдруг попадала под тёплое одеяло. Вот только после таких лечебных процедур мир стремительно выцветал, леди Стэнфорд начинала воспринимать его словно бы через толстый слой воды. И куда-то исчезала столь присущая ей аналитическая точность и ясность мышления. Ей становилось всё как-то безразлично.
«Что ж, – вяло и нехотя думала она в такие минуты, – учитель Ричарда помогает мне удержаться на тонкой грани, не свалиться в безумие. Но почему я при этом так глупею? Почему я теряю волю? А-а… Не всё ли равно!»
В самом деле, почему? Такой вопрос задаст сначала самому себе, а потом своему учителю Дик Стэнфорд, но случится это несколько позже, когда ничего уже нельзя будет исправить…
Хозяину Стэнфорд-холла, графу Уильяму Ральф Платтер безоговорочно понравился. Во многом потому, что учитель Ричарда приложил максимум усилий для достижения такого результата. Граф занимал немаловажное место в его планах, а Платтер, когда ему это было выгодно, умел становиться на удивление обаятельным и симпатичным.
Графу Стэнфорду всегда доставляло удовольствие общаться с крепкими, весёлыми и красивыми людьми. До своего ранения и отставки полковник Стэнфорд сам был таким. А в Ральфе – шесть футов роста, у него превосходная осанка, отличная улыбка на все тридцать два здоровых зуба, приятный грудной баритон, раскатистый смех. Сразу видно, нечванливый и лишённый спеси человек, хоть умный и знающий. Сам граф Уильям, как подлинный аристократ, никогда не чванился своим титулом и древностью рода. Гордился, конечно, но это совсем другое дело. При этом граф с величайшим уважением смотрел на людей хорошо образованных, постигших науки, владеющих теми знаниями, которых у самого Уильяма Стэнфорда не было.
Графу очень не хватало простого человеческого общества. Каждый день к себе в гости Генри Лайонелла не зазовёшь. А Платтер с видимым удовольствием выслушивал рассказы графа, часто задавая очень дельные вопросы, играл с графом в шахматы, до которых Уильям Стэнфорд был большой охотник, сопровождал графа на недолгих пеших прогулках в окрестностях Стэнфорд-холла, обсуждал с ним политические вопросы.
Стоит заметить, что Платтер отнюдь не занимался тем, что примитивно льстил графу Уильяму и подстраивался под него. Граф был весьма неглупым и опытным человеком, такую примитивную тактику он распознал бы сразу, и Ральф достиг бы результатов, прямо противоположных желаемым. Но Платтер действительно интересовался историей второй афганской кампании, он в самом деле любил шахматы и неплохо играл в них. Да ведь и взгляды на политику у графа Стэнфорда и учителя его младшего сына были схожими.
Так, как-то раз, прочитав свежий номер «Таймс», Платтер зашёл в кабинет графа, чтобы поделиться впечатлениями:
– Как вам это понравится, сэр! Болтуны из парламентской оппозиции требуют отставки правительства. Их, видите ли, перестала устраивать социальная стратегия кабинета. Боятся резкого полевения тред-юнионистского движения. Чартисты их до колик перепугали. Ну не ослы ли?
– Социальная стратегия? – Граф Уильям недоумённо пожал плечами. – Это что за зверь такой? И кого вы называете ослами, мистер Платтер, правительство или оппозицию в палате общин? Или чартистов?
– Это не зверь, это эвфемизм, – криво усмехнулся Ральф. – Всё равно что вместо «пьяная харя» сказать: м-м… «лицо в нетрезвом состоянии». Словосочетание «внутренняя политика» звучит для большинства людей слишком похабно. Потому что понятие, которое оно обозначает, просто одиозно. Вот и придумали такой заменитель. Ослами же, сэр, я называю и тех, и других, и третьих.
– Совершенно с вами согласен, – кивнул Стэнфорд, усмехнувшись в ответ. – Шестьсот редкостных ослов, палата общин в полном составе. Палата лордов ещё хуже. А её глава, лорд-канцлер, это даже не осёл, к чему обижать несчастное четвероногое таким сравнением! И про похабство любой политики вы справедливо изволили выразиться. У наших политиков ни ума, ни совести отродясь не было, нет и не будет. Впрочем, не подумайте, что я такой скверный патриот. Точно то же самое я думаю о политиках всех времён и любых народов. Будьте любезны, мистер Платтер, принесите мне газету. Хочу сам прочесть заинтересовавшую вас статью.
Генри Лайонелл был не прав, когда думал, что его приятель не удосужился побеседовать по душам с нанятым им учителем. Отчего же, граф не раз говорил с Платтером и на отвлечённые темы. Просто у Ральфа хватало ума для того, чтобы не особо посвящать Стэнфорда в детали своей жизненной философии. Это Ральф с Лайонеллом себе расслабиться позволил, потому как ни с какой стороны в мистере Генри заинтересован не был. Ошибался Лайонелл и в том, что граф вовсе не замечает печальных изменений, происходящих с психикой его супруги. Стэнфорд замечал, он попросту не знал, чем в такой ситуации можно помочь, ведь об истинных, глубинных причинах душевного кризиса Фатимы граф не имел ни малейшего понятия. Так что несколько туманные предложения Платтера о неких «консультациях», наблюдении и мягкой «коррекции» он принял с благодарностью. Здесь Ральф Платтер весьма легко добился своей цели. Можно было заняться подбором ключика.
Так что Платтер не фальшивил, добиваясь расположения графа Стэнфорда. Правда, к наркоманам Ральф относился ничуть не лучше, чем к алкоголикам, но уж здесь пришлось сдерживать себя, стараться, чтобы Стэнфорд не понял – Платтер прекрасно осведомлен о его пороке.
Увы! К девяностому году граф Уильям превратился в законченного морфиниста, здесь Генри Лайонелл как в воду глядел, предупреждая друга о дороге в один конец. Зависимость закономерно переросла из чисто психической в физическую. Теперь граф в прямом смысле слова не мог жить без подкожных инъекций морфина. Дважды в сутки он вводил себе дозу наркотика, иначе…