Бен по-прежнему касался Северина, не уверенный, что делать с рукой дальше: казалось странным оставить ее там, где есть, но непомерно смелым передвинуть на плечо принца и уж тем более – ему на грудь. Поэтому Бен продолжал вдыхать травянистый запах Северина, вбирая тепло его кожи.

Как-то раз он привел одного мальчика к гробу принца и целовался с ним, сидя на крышке, представляя, что целует Северина, – о чем тоже не преминул рассказать рогатому мальчику. И это еще не самая унизительная вещь, которую он выболтал.

Бен так и не пошевелил рукой. Через мгновение Северин снова заговорил:

– Скоррель скорбела, бесконечно оплакивая своего мертвого мужа. Она покинула дом и ушла в лес, где пала на поросшую мхом землю, заливаясь слезами. Так страшно было ее горе, что жуки и птицы, мыши и олени – все плакали вместе с нею, пока не прогнивали до самых костей от своего неутешного горя. Камни и деревья тоже горевали, растрескиваясь и сбрасывая листья. Я приходил к сестрице, моля позабыть горе, но она возненавидела меня и ничего не хотела слышать. Я бросил к ее ногам Верное сердце, заклиная отомстить за мужа, но она и этого не пожелала. Скорбь преобразила ее. Она стала чудовищем, кошмарным существом, сеющим горе и печаль – и все из-за меня.

– Твоя сестра… чудовище? – Бен запнулся.

– Да, – проговорил Северин. – Существо, обрушившееся на твой город – моя сестра. Вот какую историю я пришел тебе поведать. И ты должен понять, что если ее возможно спасти, я все для этого сделаю. Но также ты должен понимать, какой опасности подвергаешься.

Бен разобрался с сестрами и историями. Но по-прежнему не мог взять в толк, чем заслужил, чтобы принц ему обо всем этом рассказал.

– Так ты пришел предостеречь меня?

– Когда я услыхал твой голос той ночью, то мгновенно его признал. Этот голос я знаю лучше собственного. На долгие годы я лишился речи. Но теперь вновь могу говорить. И ты – тот, с кем я хотел побеседовать. Тот, пред кем я нахожусь в большом долгу.

– В долгу? – повторяя за Северином его последние слова, Бен чувствовал себя безмозглым попугаем.

– Знаешь, это почти свело меня с ума – пытаться поймать ускользающее время, слышать так много голосов, мешанину звуков и слов, которых я не мог разобрать. А потом ты заговорил со мной – со мной. И я начал понимать, что в промежутке между твоими визитами умещается день.

Щеки Бена начали розоветь. Это было уже слишком. Он осознал, что Северин может причинить ему такую боль, какой он до этого никогда не испытывал, потому что Бен уже приставил лезвие к своей груди и вложил рукоять в ладонь этого незнакомца.

Он любил Северина, но едва его знал.

Северин рассказал Бену остальное: как отец опечалился, что Скоррель превратилась в чудовище, но возжелал использовать ее мощь. Как приказал Гримсену сделать гроб, который будет удерживать ее, пока не найдется способ ею управлять. Северин описал, как делали гроб: ковали металлический каркас из закаленного кровью железа и ткали стекло из слез. Он рассказал, как выступил против отца, отговаривая Ольхового короля запирать Скоррель в гробу. Король рассердился на него, заявив, что мечтает, чтобы Северин со Скоррелью никогда не появлялись на свет; еще он поклялся, что если породит третьего ребенка, то лучше перережет ему горло, чем будет растить и ждать, пока тот предаст его, как предали они. Но Северин не отступал, как бы ни кричал отец. Он не позволил бы ему положить сестру в гроб.

Тогда Ольховый король обратил против сына свой волшебный меч, Сердце охотника, который никогда не бьет мимо цели. И поскольку Северин расстался с Верным сердцем, то был побежден. Он оказался в стеклянном гробу вместо Скоррели и лежал в нем до тех пор, пока сестра Бена его не освободила.

Бен пытался сосредоточиться на словах и их смысле, но все, о чем он мог думать – так это о том, что пропал.

Глава 16

– Проснись! – голос Джека плыл где-то над Хэйзел, его рука похлопывала ее по щеке. Голос был хриплым, как будто он долго кричал. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Пожалуйста, проснись.

Хэйзел изо всех сил пыталась открыть как будто склеенные глаза. Когда девушке наконец удалось моргнуть, она увидела нависающего над ней Джека – сердитого, как никогда раньше. Он вдарил кулаком по земле и надолго закрыл глаза, переводя дух.

– О чем ты только думала? – прокричал он. Слова эхом заметались между деревьев.

Только тогда Хэйзел поняла, что они все еще в лесу, она лежит на траве, а над головой занимается бледно-серый рассвет.

Девушка попыталась сесть, но голова кружилась слишком сильно.

– Не знаю, – растеряно пробормотала она. – Я была… не знаю. Прости. Что… что случилось?

– До или после того, как ты пыталась утопиться в подземном озере? – Джек перестал вышагивать взад-вперед по ковру из сосновых иголок, уперся затылком в ствол и посмотрел на облака, будто не мог до конца поверить, что отягощен столь ужасным бременем. – А как насчет того, что ты перечисляла простые числа вместо того, чтобы нормально разговаривать? Или угрожала гигантскому гриму рыцарским мечом? Кстати, понятия не имею, как тебе удалось его выцыганить. Или потеряла сознание, а я не мог тебя разбудить и по-настоящему волновался, потому что вокруг столько всего происходит?

– Прости, – слабо повторила Хэйзел, потому что честно не могла придумать, что еще сказать. Девушка мало что помнила после того, как эльфийка ее поцеловала, и она почувствовала вкус меда и вина. Все остальное застилала тьма.

– Не извиняйся, – сказал Джек, проводя ладонью по лицу. – Я… не в себе. Не слушай меня.

Хэйзел заставила себя сесть и осмотрелась по сторонам. Головокружение и туман перед глазами немного отступили.

– Как мы здесь очутились? – спросила она, не узнавая лес. – Мы гуляли?

– Я тебя нес, – ответил он, улыбнувшись одним уголком губ.

Она, должно быть, ужасно тяжелая – как мешок муки, который к тому же порет всякую чепуху. Хэйзел и вообразить не могла, что можно испытать еще большее унижение; но оказалось, что как бы низко ты ни пал, всегда можно упасть еще ниже.

– Спасибо, – пробормотала она, стараясь не показать, как раздосадована. И только потом спохватилась: Народец ведь не любит благодарностей. Раньше она никогда не думала, что с Джеком нужно соблюдать их правила, но после пира все изменилось. – Прости.

Это было уже третье извинение, и ей хотелось извиниться и в четвертый, и в пятый раз, бесконечно бормоча прости-прости-прости.

– Хэйзел, – произнес он с тяжелым вздохом. – Я не сержусь, окей?

– Окей, – девушка не поверила ему, но какой был смысл спорить?

Она снова повалилась на землю. Ноги были мокрыми – ботинки отсырели. Она не помнила, но догадывалась, как это произошло. Подземное озеро. Хэйзел хотелось сбросить их, но еще больше ей не хотелось шевелиться, а только лежать на спине и жалеть себя.