— Вам понятно?
— Выглядит вполне подходяще, — заметила Тереса.
— Да. Преимущество в том, что в настоящее время испанские банки активно сотрудничают с Каймановыми островами, и на время первых денежных поступлений мы можем, так сказать, проскочить вместе с ними. У меня есть хорошие связи в Джорджтауне: «Мэнсью Джонсон и сыновья». Они консультируют банки, дают рекомендации по налоговым вопросам, ведут адвокатскую деятельность. И подготавливают полные пакеты документов по заказу.
— А не слишком ли мы осложняем себе жизнь? — спросила Пати.
Она курила сигарету за сигаретой, складывая окурки в свое кофейное блюдечко.
Тео, положив золотую ручку на тетрадь, пожал плечами:
— Это зависит от ваших планов на будущее. То, что сделал для вас Эдди, годится при нынешнем положении дел, пока все просто, как дважды два. Но если эти дела пойдут в гору, вам стоило бы заранее подготовить структуру, которая бы потом вобрала в себя любое расширение — без спешки и без импровизаций.
— Сколько тебе нужно времени, чтобы все устроить? — поинтересовалась Тереса. На лице Тео появилась прежняя улыбка — сдержанная, неопределенная, совсем не похожая на другие мужские улыбки, которые она хранила в памяти.
И эта улыбка по-прежнему нравилась ей, или, может, теперь просто ей нравились такие улыбки, потому что они не означали ничего. Как эта — простая, чистая, автоматическая. Порожденная скорее воспитанием, нежели чувствами. За ней не стояло ничего обязывающего: ни симпатии, ни мечты, ни слабости, ни вожделения. Она не обманывала, не убеждала, не соблазняла. Она просто была, потому что являлась как бы неотъемлемой частью этого человека, родившейся и воспитанной вместе с ним, так же, как его учтивые манеры или безупречно завязанный узел галстука. Как блеск лакированного стола или новенького автомобиля. Хересец улыбался так же, как чертил эти прямые линии на белых листах тетради. И это успокаивало Тересу. К тому времени она уже многое прочла, многое помнила и умела смотреть. Улыбка этого мужчины точно расставляла все по своим местам. Не знаю, будет ли у меня с ним что-нибудь, подумала она. На самом деле я не знаю даже, буду ли я снова спать с кем-нибудь, но если буду, так только с мужчинами, которые улыбаются, как он.
— Это будет зависеть от того, когда вы дадите мне деньги, чтобы начать. Максимум месяц. Вам ведь придется поездить, или мы пригласим нужных людей — сюда или на какую-нибудь нейтральную территорию. А на само оформление, бумаги и подписи — не больше часа… Но необходимо установить, кто берет на себя все эти обязанности.
Тео замолчал, ожидая ответа. Он сказал это совершенно обычным, легким тоном, как будто речь шла о какой-то не слишком важной детали. Но он ждал и смотрел на них.
— Обе, — ответила Тереса. — Мы обе в этом деле.
— Понимаю, — чуть помедлив, ответил Тео. — Но нам нужна только одна подпись. Нужен человек, который будет посылать факсы или делать нужные звонки.
Конечно, есть вещи, которые могу делать я. Которые я должен буду делать, если вы дадите мне соответствующие полномочия. Но безотлагательные решения должна принимать одна из вас.
Лейтенант О’Фаррелл рассмеялась. Циничным смехом бывшего бойца, подтирающегося знаменем.
— Это ее дело, — зажатой в пальцах сигаретой она указала на Тересу — Чтобы заниматься делами, надо рано вставать, а я встаю поздно.
Мисс «Америкэн Экспресс». Интересно, подумала Тереса, чего ради и когда Пати решила поиграть во все это. Куда и зачем она толкает ее. Тео откинулся на стуле. Теперь он поочередно смотрел на обеих. Поровну.
— Моя обязанность — сказать тебе, что таким образом ты передаешь все в ее руки.
— Конечно.
— Хорошо. — Хересец пристально посмотрел на Тересу. — Тогда дело решено.
Он больше не улыбался, и взгляд его был оценивающим. Наверняка задает себе те же вопросы насчет Пати, подумала Тереса. Насчет наших с ней отношений.
Подсчитывает все «за» и «против». Сколько прибылей я ему принесу. Или сколько проблем. И сколько — она.
В этот момент она интуитивно предвосхитила многое из того, чему суждено было случиться потом.
* * *
Пати смотрела на них долгим взглядом, когда они выходили после собрания, все втроем спускались в лифте и обменивались последними впечатлениями, прогуливаясь вдоль причалов яхтенного порта, пока Эдди Альварес, вытолкнутый из обоймы, опасливо поглядывал на них из дверей бара «Ке» с видом человека, в которого швырнули камнем и он боится, что швырнут снова, а призрак Пунта-Кастор и, может быть, воспоминание о сержанте Веласко и Каньяботе витали над ним, стесняя горло. Пати выглядела задумчивой — глаза прищурены, вокруг них обозначились морщинки, но время от времени в ее взгляде проскальзывал намек на интерес или желание позабавиться, хотя, может, и то и другое одновременно. Чего только не таилось в этой странной голове… Лейтенант О’Фаррелл словно улыбалась без улыбки, посмеиваясь над Тересой, над собой, над всем и над всеми. Наблюдала за ними тогда, выходя после собрания из квартиры в Сотогранде, будто посеяла марихуану и теперь ждала, когда придет пора собирать урожай; наблюдала и во время разговора с Тео в яхтенном порту, и потом, долгие недели и месяцы, когда Тереса и Тео Альхарафе начали сближаться друг с другом. Иногда Тереса сердилась и тогда шла к Пати и говорила: а ну-ка, мерзавка, давай, выкладывай все. А Пати улыбалась — иначе, широко, будто уже не имела ни к чему отношения. Она посмеивалась, ха-ха, закуривала сигарету, выпивала рюмочку, выкладывала себе аккуратную дорожку или принималась болтать о чем угодно со своим всегдашним легкомыслием, которое — со временем, узнав ее получше, Тереса поняла это — никогда не было ни абсолютно легкомысленным, ни абсолютно искренним; или — изредка, ненадолго — становилась такой, какой была вначале: Лейтенантом О’Фаррелл, благородной, жестокой, язвительной, прежней и всегдашней подругой, за спиной у которой угадывалось нечто темное, подкрепляющее фасад. Потом наступил момент, когда Тереса задалась вопросом (это касалось Тео Альхарафе): до какой степени ее подруга предвидела, или угадала, или подготовила — принеся себя в жертву собственным планам, как человек, принимающий начертанное на картах таро, которые сам же и открыл, — многое из того, что впоследствии произошло между ними обоими, а в некотором смысле — между ними тремя.
* * *
Тереса часто виделась с Олегом Языковым. Ей был симпатичен этот русский, большой и спокойный, который смотрел на работу, на деньги, на жизнь и на смерть с бесстрастным славянским фатализмом, напоминавшим ей характер некоторых уроженцев северной Мексики. После очередной деловой встречи они оставались выпить кофе, или прогуляться, или шли ужинать в ресторан «Сантьяго» — русский любил хвосты лангустов в белом вине, — откуда открывался вид на море и на пляж, вдоль которого, по противоположному тротуару, прохаживались телохранители. Языков был немногословен, но, когда они оставались вдвоем и беседовали, Тереса слышала из его уст такие вещи, сказанные просто, между прочим, над которыми потом долго раздумывала. Он никогда не старался убедить, не жонглировал аргументами. Я никогда не спорю, однажды сказал он. Мне говорят: вот так и вот так, и я говорю; ладно, значит, так. Потом делаю то, что считаю нужным. У этого человека, вскоре поняла Тереса, была собственная точка зрения, свое четкое понимание мира и существ, его населяющих; эта точка зрения и это понимание не были продиктованы ни разумом, ни состраданием, да он и не претендовал на это. Только пользой.