— Я не Козловский, для меня слух не обязателен, — не очень удачно отпарировал озадаченный партизан.
— Бить фашистскую сволочь и без слуху можно, а Никола у нас на такой случай — спец наипервейший, — пришел ему на помощь Кузьмич. — Он вашего брата, фашиста…
И тут произошло нечто совершенно неожиданное. Девушка бросилась к старику, вцепилась ему в лацканы пиджака, прежде чем он успел остеречься, и затрясла так, что материя затрещала, а голова Кузьмина стала мотаться, как у тряпочной куклы.
— Что ты сказал?… Ты что такое сказал?… Как ты смеешь, скверный старикашка!..
Смущенный Кузьмич попытался оторвать цепкие руки, но не тут-то было.
— Какие вы тогда партизаны? Вы тогда знаешь кто?…
— Отцепись… букса несмазанная! — отбивался от нее Кузьмич.
— Маша, брось ты его, старое трепло! Пошли! Там командир разберется, выпишет ему трудодней… он уже заработал!
Николай втайне был рад происшествию. «Как она расходилась! Нет, так притворяться нельзя. Горячая голова, и как смела — на вооруженного с кулаками… Ничего не боится…»
— Пошли, пошли, путь не близкий, — примирительно торопил он.
И снова они шли еле заметными охотничьими тропами. Лес то мельчал, переходил в болото, то снова выстраивался сплошной стеной, могучий, вековой, заваленный буреломом. Только хруст веток под ногами, жадный крик соек, дравшихся под дубом из-за палого желудя, да скрипучий стрекот сорочьей стаи, то догонявшей путников, то отстававшей от них, нарушали густую тишину.
Тропа вывела на заброшенные лесоразработки. Еще недавно все здесь, должно быть, было полно деятельного стука топоров, напряженного звона электрических пил, человеческих голосов и шипящего свиста падающих сосен.
Это было большое механизированное хозяйство. Вдоль деревянных дорог выстроились высокие штабели готовых бревен, желтые кубы пересохших дров. Как трупы на поле брани, валялись вырубленные, но не разделанные сосны с пожелтевшей, осыпавшейся хвоей. Из зарослей дударника и иван-да-марьи виднелась покрасневшая от дождей туша брошенного локомобиля, и подле него — уже вовсе заросший травой электрический мотор. Ржавели свернувшиеся штопором оборванные провода. Вдалеке, в кустах, как уснувший слон, стоял высокий трелевочный трактор, груженный очищенными от коры бревнами, которые уже посерели от дождей Лес, словно мстя за свои поверженные деревья, спешил закрыть человеческие следы и тропы травами, кустарником, бархатистым мхом.
Путники старались не смотреть по сторонам. Безлюдье тут было особенно тягостно. Маленькая веселая белочка смело спрыгнула с дерева на капот трактора, удивленно посмотрела черными бусинками на приближавшихся людей: дескать, откуда это вы появились? — почесала лапкой за ушком, неторопливо, пластая свой хвост, сиганула на бревна, с них — на ветку. И всюду виднелись светло-лиловые перья иван-чая, покрытые снизу длинным шелковистым пухом. Густо разросшись, они закрывали собой ржавое железо машин, покрасневшие рельсы узкоколейки, деревянные дорожки.
— Ох, обезлюдеет наша земелька! — вздохнул Кузьмич, сшибая палкой иглистые головки татарника, нахально загородившего тропинку. — И откуда только эта поганая трава берется? При человеке вроде ее и не видать, а ушел человек — сразу в рост пошла. Вон какая вымахала!
Никто не отозвался.
Когда трелевочный трактор, которому война помешала довезти до места бревна, уже остался позади, Кузьмич пробормотал, ни к кому не обращаясь:
— В населенных пунктах этак же вот. Была советская власть, жили люди по-человечески, всякую погань не слыхать, не видать было. А пришел фашист, и откуда только вылезла шпана проклятая — бургомистры да всякие полицаи?
Старик многозначительно покосился на женщин. Те его не слушали. В сердцах Кузьмич что есть силы рубанул суком по наглому кусту татарника. Сук переломился; конец его, как бумеранг, описал дугу и стукнул старика по голове. Кузьмич плюнул и махнул рукой. Он считал себя неудачником в жизни и привык к подобным неожиданностям.
Только под вечер, когда сумерки стали незаметно заволакивать подлесок, на девственном мху отчетливо обозначились живые тропинки, пробитые в разных направлениях.
— Пришли, что ли? — спросила старшая, поправляя плечом лямку мешка и стирая ладонью пот со лба.
Партизаны не ответили. Тропинки становились все заметней, они сходились и расходились. Незнакомки шли спокойно и, как показалось Николаю, несмотря на усталость, даже ускорили шаг. Не видно у них было ни страха, ни растерянности.
Кузьмич, поняв, что это значит, все пытался дружелюбно заговаривать со старшей.
«Может быть, это советские парашютисты, сброшенные в тылу с особым заданием, о котором они не могли сказать первым встречным? Может быть, связные одного из отрядов, действующих на западе? Может быть, посланцы подпольного обкома? — думал Николай. — Тогда здорово будем выглядеть мы с Кузьмичом со своей сверхбдительностью! Ну и язык у старика! Вот уж, верно, трепло… Трепло? Что это значит? Так, кажется, зовут колотушку, которой треплют лен. Точно она подметила это, именно старая колотушка. И как это старик ухитрился, ничего о людях не узнав, окрестить их фашистскими агентами? Разве у немецких наймиток могут быть такие правдивые, чистые глаза? А эта, младшая… Какая девушка! Ведь столько за день прошли! Я вот мужчина — и то как устал! Броситься бы вот на землю и лежать — ни рукой, ни ногой не шевелить. А она вон шагает — и горя ей мало. И легкая же у нее походка! И вся она гибкая, тонкая… Как это там поется? «Мне стан твой понравился тонкий и весь твой задумчивый вид…» Да, да, задумчивый, и лицо у нее очень милое…»
— Стой! Кто такие?
Из-за кустов возникла коренастая фигура. Человек в длинном драповом пальто и форменной железнодорожной фуражке, с очень мирным худощавым лицом вскинул автомат, преграждая им путь. Вид у него при этом был такой, будто он спрашивал у них билеты.
Узнав своих разведчиков, часовой опустил оружие, но все еще продолжал загораживать путь.
— Эти — с вами? — указал он на женщин, которые с нескрываемым любопытством озирались кругом.
— Точно, порядок полный, — многозначительно ответил Кузьмич. — Тут без нас всё как следует?
— Не скучали, — ответил часовой, пристально смотря на подруг.
— Свои, свои! Пропусти, — уверенно подтвердил Николай.
Теперь он не сомневался, что незнакомки — честные советские люди, и торжествовал победу над подозрительным Кузьмичом. Дело было даже не в том, кто из них оказался проницательнее. Шут с ним, с Кузьмичом. Здорово вот, что он, Николай Железнов, не ошибся в сероглазой девушке. Недаром она ему сразу приглянулась. И где-то в глубине его души слабо замерцала радостная мечта: может быть, она останется у них в отряде.
Снова зашелестели кусты. Из них вышли на этот раз два крепких, как желуди, паренька в форме ремесленников. У одного в руках была винтовка. У другого из карманов торчали ручки трофейных гранат.