Честно сказать, мне грех жаловаться на членов своего экипажа. Штурманы, радисты, стрелки… Каждый из них имел лишь одному ему присущие особенности характера, с которыми мне, конечно же, приходилось считаться, но все они были верными товарищами и хорошими специалистами, поэтому я всегда легко находил с ними общий язык. Тем не менее одной из главных моих удач в кадровом вопросе было то, что моим бессменным ангелом-хранителем стал техник-лейтенант Иван Пичугин.
Приняв его доклад, провожу предполетный осмотр самолета, как и положено по всем инструкциям. Несколько раз обошел вокруг боевой машины, дотошно рассматривая все: от ниш для уборки колес вплоть до самого маленького лючка, проверил надежность крепления мин – и нигде не нашел ни малейшей причины для беспокойства.
Оставалось лишь забраться на крыло и заглянуть в заливные горловины топливных баков, чтобы проверить заправку. Но стоило мне лишь только прикоснуться к ближайшей крышке, я услышал исполненный укора огорченный голос Ивана:
– Что же ты, командир… Не веришь…
Меня словно током ударило. Я резко поднял голову и сразу же увидел Пичугина, стоявшего у правого винта. Раздавленный незаслуженной обидой, он как будто осунулся. «Вот мальчишка! – молнией сверкнула мысль. – Ни за что ни про что обидел человека!» Повисла неловкая пауза. Неожиданно для самого себя, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству, я быстро спустился на землю и, подойдя к Ивану, молча протянул ему руку. Наши глаза встретились…
– Я ведь не меньше тебя хочу, чтобы вы вернулись, – с грустью в голосе сказал Пичугин и улыбнулся. – Удачи тебе, командир.
…Забегая наперед, скажу, что больше никогда даже и не пытался не только заглядывать в горловины, чтобы убедиться в наличии бензина, но вообще проводить какой-либо предполетный осмотр. Я полностью доверился своему технику и ни на мгновение не пожалел об этом. Системы и механизмы самолета всегда работали исправно, и даже легкая тень сомнения в их надежности ни разу не тревожила меня. Я вполне допускал вероятность того, что погибну в очередном вылете, но в том, что никогда не стану жертвой технической неисправности, был уверен непоколебимо. Со всей ответственностью могу сказать – во всех моих победах, в каждой полученной мною боевой награде и, главное, в том, что я все-таки смог дожить до радостного и светлого Дня Победы, есть огромная заслуга скромного труженика войны техника-лейтенанта Ивана Пичугина…
Укладываю парашют в чашу сиденья и поудобнее устраиваюсь в нем. Затем, достав из кармана открытку с портретом Сталина и после некоторых раздумий, прикрепляю ее с левой стороны кабины. Слишком большая она оказалась, чтобы уместиться на приборной доске.
…В те времена многие из нас брали с собой в полет фотографии Иосифа Виссарионовича, и это не было данью моде или общеобязательной принудиловкой. Это было проявление искреннего уважения солдат к своему Главнокомандующему. Ведь мы, летчики, пользовались его особым расположением и несказанно гордились тем, что назывались «сталинскими соколами». Кроме того, эти портреты, находившиеся в кабинах самолетов, здорово поднимали наш боевой дух. Еще бы! С нами наш Верховный…
Покрепче затягиваю привязные ремни. Вместо фуражки, подвешенной на как будто специально имевшийся с левой стороны крюк, надеваю шлем с наушниками, поудобнее пристраиваю ларингофоны, так, чтобы они не натирали шею, свободно болтаясь, но и не передавливали ее.
– К полету готов, – докладывает штурман.
– К полету готов, – мгновение спустя отзывается стрелок-радист.
– Хорошо, – отзываюсь, – проверка связи завершена.
Пробую штурвал, затем руль поворота, давая поочередно правую и левую ноги. Все органы управления ходят нормально, без усилий…
…С разным настроением, бывает, подходишь к самолету перед вылетом. Иногда спокоен, как будто знаешь – с тобой в этот раз ничего не случится, чаще слегка мандражируешь, а в совсем уж скверную погоду даже немного злишься, в глубине души надеясь, что в последние мгновения командир все-таки примет решение отменить задание. Но, выполняя в раз и навсегда принятой последовательности заученные до автоматизма манипуляции предполетной подготовки, настолько освобождаешься от лишних мыслей и эмоций, что сам не замечаешь, как обретаешь абсолютное спокойствие…
Мирную тишину спящего аэродрома разрывает рев запускаемых моторов. Ожившая машина едва уловимо подрагивает, наполняя тело приятным теплом. Прогрев двигатели на малых оборотах, проверяю сектора газа, двинув их сначала вперед, потом снова вернув в прежнее положение. Стрелки приборов тут же показывают соответствующее изменение частот вращения, но я и без этого понимаю, что все работает нормально – самолет как будто воспрянул духом и потянулся вперед, словно истомившийся в стойле жеребец, почувствовавший близость столь желанной прогулки. Но тормоза, придавленные моими ногами, подобно узде, сдерживают его страстный порыв.
Выруливаю на стартовую позицию, до начала разбега остаются считаные секунды. «Закрылки во взлетном положении, – беззвучно шевелятся губы, – полоса свободна. Полетели!» Даю газ и после некоторой задержки отпускаю тормоза. Самолет, немного переваливаясь с ноги на ногу, набирает скорость. Вначале медленно, будто раздумывая, затем все быстрее и быстрее…
Буквально за считаные мгновения машина стремительно теряет в весе, всей своей душой устремляясь в бездонную небесную высь, в свой родной дом, и пилот, поддавшись настроению своего крылатого друга, испытывает непреодолимое желание поскорее оторваться от грешной земли. Вот в этот момент нужно быть особо осторожным, ведь если, излишне поторопив события, раньше положенного времени потянуть штурвал на себя, самолет задерет нос, потеряет скорость и как подкошенный рухнет вниз. Но и затягивать взлет также чревато – впереди сосновый лес, а длина полосы, к сожалению, весьма ограничена.
На прибор скорости сейчас не смотрю и то самое мгновение, когда машина полностью готова к взлету, ощущаю всем телом. Приподнимаю переднее колесо, и дальше все происходит как будто само собой, без моего участия. Остается лишь убирать шасси и, немного погодя, закрылки. Под плоскостями мелькают верхушки сосен, окружавших наш аэродром.
Характерно, что сразу же после взлета пилот испытывает ни с чем не сравнимый душевный подъем, словно он оставил все свои радости и беды где-то внизу, а там, впереди, куда стремительно несется послушная его воле дюралевая птица, скрывается самая желанная на свете цель, к достижению которой сводится весь смысл его земного существования. Это чувство неизменно сопровождало меня на протяжении всей летной жизни, заставляя переживать каждый следующий полет как первый. Тот, кто хоть раз держал в своих руках штурвал самолета, поймет меня.
Вскоре сознание возвращается к реальности, ведь та цель, которая стоит передо мной, предполагает смертельную опасность, и расслабляться здесь нельзя ни на мгновение. Снизу угрожает опасная встреча с вражескими кораблями, а сверху в любой момент могут атаковать истребители. Скажу честно, в первом вылете, да и не только в первом, я немного волновался из-за этого и поэтому старательно, до боли в глазах, вглядывался в постепенно темневшее от дождевых туч небо впереди меня. Задняя полусфера целиком и полностью находилась в ведении стрелка-радиста.