Редко когда доводилось испытывать столь неприятные ощущения при посадке. Обычно она ассоциируется у пилотов со счастливым возвращением домой, где уже не настигнут их ни вражеские зенитки, ни истребители. Но когда в вечерних сумерках при свете лишь своих посадочных фар проносишься сквозь плотный строй самолетов, каждый из которых как будто стремится поймать твою машину за концовки плоскостей, чувствуешь себя весьма неуютно. И хотя понимаешь, что все самолеты стоят на вполне безопасном расстоянии и что мои неприятные ощущения – лишь своего рода неприязнь к ограниченному пространству, но от этого почему-то никак не становится легче…
Тем не менее в суматохе поспешного перебазирования повреждения получил лишь один истребитель. Вскоре приземлился и сам Борзов, после чего все мы, найдя свободное место для ночлега в стоявшем неподалеку сарае, забылись сном праведников…
– А ведь там, в Шяуляе, наш самолет остался, – задумчиво произнес Иван Иванович, когда я, вызванный ранним утром по его приказу, явился на вновь организованный КП, – совсем новый…
…Это был один из трех «Бостонов», только лишь вчера пригнанных молодыми экипажами из Ленинграда. Двое из них успешно взлетели и находились вместе со всеми в Паневежисе, а вот с последним приключилась неприятная история. Несмотря на все старания, его моторы запустить так и не удалось, а техники, способные заставить их заработать, уже покинули аэродром на наших машинах. Так что ничего иного ребятам не оставалось, как искать спасения на борту командирского самолета, как раз заруливавшего на стартовую позицию…
Экипаж спасли, но брошенную машину жалко. Ну и начальство, конечно, за такое дело тоже по головке не погладит. И наверняка ведь этот неожиданный дефект может быть легко устранен квалифицированными техниками.
– По данным разведки, – продолжил командир после небольшой паузы, – аэродром Шяуляя пока еще не захвачен противником. В общем, полетим спасать самолет.
Сказано – сделано. Я улегся в гаргроте командирской машины, а вот стрелку-радисту пришлось немного потесниться – в его отсеке разместились электрик и два техника. И полетели. Одни, безо всякого истребительного сопровождения.
До Шяуляя добрались без приключений, заходим на посадку. Чувствую, как боковые колеса мягко коснулись земли. И вдруг… Самолет резко рванулся вправо, затем, столь же неожиданно, влево. Это мотание по сторонам продолжалось до самой остановки. Причиной оказались… бомбы, разбросанные на взлетно-посадочной полосе. Оказалось, аэродром уже был подготовлен к уничтожению, вот и пришлось Борзову лавировать на пробеге, избегая столкновения с массивными «чушками».
Выскакиваем из нашего самолета, оглядываясь по сторонам. А вот и наш брошенный «Бостон», сиротливо стоящий на краю летного поля.
– Товарищ командир, – крикнул техник, первым добежавший к нему, показывая рукой на две «пятисотки», привязанные к шасси.
В это же самое время из укрытия выскакивают трое и несутся в нашу сторону. Ими оказались саперы – офицер и двое солдат.
– Уходите быстрей отсюда! Мы сейчас все взрывать будем! – кричит запыхавшийся от быстрого бега офицер.
– Мы заберем самолет, тогда и взрывай, – хладнокровно отвечает Борзов, давая знак техникам не теряя времени приступать к работе.
– Так у меня приказ! – не унимается сапер.
– А у меня – боевая машина…
В общем, разговор шел на повышенных тонах. В конце концов наш командир послал своего собеседника по известному в русском словесном фольклоре адресу, после чего, забравшись на крыло, стал наблюдать за работой техников. Саперам ничего иного не оставалось, как, отцепив бомбы от шасси, ожидать, чем все это закончится.
Как мы и предполагали, неисправность в системе зажигания удалось устранить довольно быстро, и Борзов, убедившись, что двигатели работают так, как должны, спрыгнул на землю и побежал к своему самолету. Я занял пилотское сиденье, остальные расположились на месте радиста, и некоторое время спустя спасенный нами «Бостон» уже рассекал воздух своими крыльями.
А вот и сверкающая на солнце полоса железной дороги. Прекрасный ориентир. Лети вдоль нее – не ошибешься. Приведет она тебя в Паневежис… Минут десять или пятнадцать протопал – что-то неспокойно на душе. Местность незнакомая совсем… Да и характерные столбы дыма горящей на земле техники однозначно указывают на близость линии фронта… Не может быть! Паневежис в глубоком тылу находится!
Но пролетевшая в нескольких сотнях метров впереди четверка наших истребителей окончательно развеяла все мои сомнения. Взгляд упал на компас… Черт возьми, я же иду курсом шестьдесят, то есть почти на северо-восток, а надо было на восток, на девяносто… А как же «железка»? Оказалось, перепутал я. Эта ведь узкоколейная была, а та, что в Паневежис вела, имела широкую колею.
Пришлось восстанавливать ориентацию, правда, сделать это мне удалось довольно быстро. Захожу на посадку, проклиная себя за невнимательность. Надо же было так лицом в грязь ударить перед командиром…
– Ты куда это лететь собрался? – с улыбкой спросил Борзов, стоило мне появиться на КП для доклада.
– Да… – немного замялся я.
– Не за ту «железку» зацепился, – закончил за меня командир, – я за тобой наблюдал. Уже было хотел догонять, а то к фрицам попадешь, чего доброго. Но смотрю, ты исправился, стал домой возвращаться.
– Да не хотел я к немцам, – сконфуженно отвечаю, опустив глаза.
– Знаю, – еще раз улыбнулся Борзов и, хлопнув меня по плечу, удалился.
Как ни странно, война практически не коснулась Паневежиса, и вряд ли можно было найти в этом небольшом литовском городке хоть один разрушенный дом. Идешь по улочкам и как будто переносишься в мирное время, душой отдыхаешь.
Аэродром наш располагался у юго-восточной окраины Паневежиса. Его начали строить почти сразу же после присоединения Литвы к Советскому Союзу, но завершить к началу войны так и не успели. Немцы поначалу не спешили вводить его в эксплуатацию, слишком уж далеко продвинулись они в глубь нашей территории, но, когда линия фронта стала неумолимо сдвигаться на запад, возникла острая необходимость в новых базах для размещения авиационных соединений. Вот и пришлось вспомнить о недостроенном аэродроме в Паневежисе.
Все работы выполнялись силами наших военнопленных, живших в грязных бараках, находившихся неподалеку. Когда мы заняли аэродром, эти мрачные строения еще стояли на своих местах как живой памятник жертвам нацистов. Ведь после окончания строительства всех наших солдат уничтожили, сбросив тысячи истерзанных тел в вырытые у леса глубокие рвы. Кровь закипала, стоило лишь задуматься о том, через какие муки пришлось пройти этим несчастным людям.
– Ребята! – неожиданно крикнул один из штурманов, стоявший у конца взлетно-посадочной полосы. – Смотрите!
Мы тут же подошли к нему и, проследив за направлением его взгляда, замерли в оцепенении. На одной из бетонных плит сохранилась выдавленная в затвердевающем растворе надпись: «Здесь работали русские. 12.04.44». Все, не сговариваясь, сняли головные уборы…