Мертвая... Семели лихорадочно потирала виски. Проклятье, надо вспомнить, что было, о чем голоса говорили... Настойчиво твердили — «Тот Самый»... Вновь и вновь повторяли. Что это значит?
Вдруг ее осенило — это человек. Тот Самый готовится в путь, все зависит от Того Самого, потому что Тот Самый — особенный.
Стой, подумала она, замерев от волнующего предчувствия. Это я особенная. У меня есть чудесная сила, какой ни у кого больше нет. А зовут меня...
Она села, по-индейски скрестив ноги.
— Да!
— Что?
— Люк, знаешь, что значит мое имя?
— Семели? Просто... Семели. Точно так же, как Люк значит Люк.
— Все имена что-то значат. Не имею понятия, что значит Люк, но мама говорила, что Семели значит «одна-единственная». Она назвала меня так потому, что я у нее первая, роды были по-настоящему трудные и больше она не рожала. Я стала первым и последним ребенком, одной-единственной.
— Ну и что? — нахмурился Люк.
— Я слышала внизу голоса, которые говорили о ком-то особенном. Наверняка обо мне. — Она закрыла глаза, содрогаясь от волнения всем телом, словно под электрическим током. — И еще что-то без конца повторяли...
Что? Вертится в памяти, и никак не поймаешь... начинается на "р", а дальше?
Вдруг вспомнилось. Имя выскочило, будто она всегда его знала.
Странное имя. Никогда такого не слышала. Может быть, так голоса называют ее, Ту Самую, единственную? Наверно.
Что это были за голоса, что значит «готовится в путь»? Что зависит от нее, Той Самой?
Надо выяснить. Может быть, нынче ночью. Только прежде следует кое-что сделать. В том числе получить другую раковину. Но сначала...
— Я сменю имя, Люк.
— С ума сошла? — рассмеялся он. — Имя просто в любую минуту не сменишь по собственной прихоти.
— Нет. Так надо. Поэтому меня сюда позвали. Я думала, что лагуна говорит со мной, требуя жертв, оказалось, что нет. Это были огни или те, кто живет среди них.
— Ложись, хватит болтать.
— Нет. — Семели оттолкнула его. — Разве не понимаешь? Меня нарочно привели сюда, в это место, в это время, чтобы я узнала свое Настоящее Имя. Теперь я его знаю и буду носить. — Она встала, глядя на огни, еще сверкавшие в дыре в ранних утренних сумерках. — Грядут большие перемены, Люк, и я буду в этом участвовать, находясь в самом центре событий. Если ты вместе с другими членами клана присоединишься ко мне, то настанет наш день. Да, Люк, придет великий день.
— Семели...
— Говорю тебе, я больше не Семели. С этой минуты зови меня...
Имя замерло у нее на губах. Ясно — Настоящее Имя нельзя никому называть. Оно предназначено исключительно для нее и для самых близких людей. Люк близкий, но не настолько. Пожалуй, особенному мужчине по имени Джек можно сказать, хотя не сейчас. Пусть сначала докажет, что он того стоит.
— Как тебя называть? — спросил Люк.
— Семели.
Он вытаращил на нее глаза:
— Ты ж только что сказала...
— Теперь передумала. Сама для себя сменю имя, а ты зови меня по-прежнему. У нас еда есть какая-нибудь?
Люк встал:
— Пойду к костру, посмотрю.
Как только он ушел, Семели вышла на палубу, посмотрела на звезды.
— Расалом, — проговорила она, наслаждаясь раскатистым звучанием. — Расалом.
Человек — больше чем человек — открыл в темноте глаза.
Имя... кто-то произнес его имя. Не одно из многих, которыми он пользовался в разных обличьях для разных целей. Настоящее Имя.
Он наслаждался физическими страданиями девочки-подростка по имени Сюзанна и моральным разложением мучившей ее семьи.
Бедняжка Сюзанна уже одиннадцать дней была прикована цепью к стене этого коннектикутского дома с другой стороны. Ее насиловали и развращали, подвергали невыносимым пыткам и мукам. Рассудок не выдержал. Она больше не реагировала. Она умирала. Мозг не работал, выполняя лишь самые необходимые функции. Она даже не чувствовала, как в бедро ей вкручивают штопор.
Особенное наслаждение доставлял тот, кто его вкручивал, — восьмилетний мальчик. Ибо этого человека — больше чем человека — питали не только боль и страдания, но и нравственная деградация.
Он возвращался к этому дому, купаясь в янтарном свете юной, безвременно угасавшей жизни.
Но вот все пропало, дивный свет померк, задутый нараставшим гневом и — надо признать — беспокойством.
Кто-то назвал его Настоящее Имя.
Кто? Здесь имя знают лишь двое: тот, кто хочет услышать, и тот, кто не смеет произнести.
Вот! Опять!
Зачем? Его кто-то зовет? Нет. На сей раз чувствуется, что кто-то не просто называет Истинное Имя, а хочет присвоить.
Гнев расцвел в душе ярко-красной розой. Это недопустимо!
Откуда оно донеслось? Он встал на ноги, описал широкий круг — раз, другой, — остановился. Имя звучит оттуда... с юга. Надо найти нечестивого узурпатора.
Все планы гладко движутся к завершению. Через столько веков, тысячелетий, эпох цель все ближе и ближе. Не пройдет и двух лет, настанет его час, минута, время — с помощью тех, кто знает, что он и есть Тот Самый.
И вдруг кто-то присваивает себе Настоящее Имя...
Никогда!
Человек — больше чем человек — зашагал прочь от дома в рассеивающейся темноте. Нельзя терять ни минуты. Надо немедленно отправляться на юг, отыскать произнесшие Истинное Имя губы, закрыть их навсегда.
Он задержался у бровки тротуара. Вдруг кому-то только того и надо?
Может быть, это ловушка, подстроенная единственным в этом мире человеком, которого он боится, от которого должен прятаться до Момента Перемен.
В своей первой жизни, когда он был ближе к источнику, у него была огромная власть, он мог насылать тучи, метать громы и молнии. Даже во второй насылал и исцелял болезни, заставлял ходить мертвецов. А в третьей власти меньше. Впрочем, он не беспомощен, нет, далеко не беспомощен. Никому не позволит воспользоваться своим Истинным Именем.
Надо действовать осторожно, но действовать. Этого нельзя позволить.
Джек вошел в переднюю комнату, где отец возился с французской кофеваркой.
— Не трудись, пап. Я прихвачу в городе кофе и пончиков.
Заметил как-то кондитерскую Данкина и проснулся с мечтой о пончиках в глазури.
— Пончиков? Неплохо звучит. Кофе мне приготовить нетрудно. В конце концов, любое дело — заделье.