– Одна мысль появилась, – шепнул мне в ухо Алешка. Очень хорошо, что одна. – Иди к пещере, покарауль. А я пока его шнурки осмотрю.
Сначала я подумал, что Алешка хочет стащить его шнурки для своих кроссовок, и попытался ему помешать.
– Не пойду, – сказал я. – У меня весла нет.
– Держи, – Алешка сунул мне под нос здоровенную палку. – Иди скорей, а то он скоро проголодается и проснется.
Я подкрался ко входу в пещеру и краем глаза наблюдал за Алешкой. Он подполз к костру, стал на четвереньки и чуть ли не ткнулся носом в ботинки. Посмотрел – и прыткой ящерицей шмыгнул обратно в кусты.
Когда мы в этих кустах встретились, Алешка был здорово озадачен.
– Знаешь что, Дим? Узлы на шнурках точь-в-точь такие же, как на лодке! Одной рукой завязаны!
Честное слово, я уже ничего не понимал. Какой-то загадочный человек отсыпается днем в пещере, а глубокой ночью бродит вокруг нашего дома и явно замышляет что-то недоброе. Потом он подобрал наше весло, отыскал лодку, пригнал ее на место и привязал надежным шлюпочным узлом. А затем у него появляется сообщник в виде отставного актера, который тоже пытается проникнуть на нашу, никем не охраняемую территорию. Вернее, охраняемую только безобидной новогодней хлопушкой. И что все это значит?
По-моему, Алешка, который все понял, но ничего не знает (или наоборот), тоже запутался. Ну ничего, поест шашлычка на свежем воздухе и… «распутается». Точнее – все распутает. Или еще больше запутает.
Часов в одиннадцать за нами зашел Сеня Бернар Морковкин. Он был в белой рубашке с шелковым платком на шее. И почему-то с тростью. В общем – вылитый актер.
Он постучал тростью на крыльце, вошел и сказал:
– Мне очень нравится бывать в вашем доме, Федор Матвеич. Здесь так комфортно. – Он с интересом взглянул на винтовую лестницу. – У вас и второй этаж есть. – Будто с улицы этого не видел. – А можно его посмотреть?
Матвеич пожал плечами: мол, почему бы и нет?
– Юнга, проводите гостя в рубку.
Я чуть не рассмеялся. Матвеич сказал это таким тоном, словно намекал: «Леха, погляди за ним. Как бы чего не спер».
Мы поднялись в рубку. Морковкин заахал:
– Какая прелесть. Прямо как на корабле. – Он подошел к окну. – И какой вид открывается! Просторы!
Тут он увидел пистолет на стене и ахнул так, будто из него выстрелил:
– Боже мой! Какая прелесть! Раритет! Можно его подержать?
– Можно, – хмуро разрешил Алешка, – но только осторожно.
Затаив дыхание (не от осторожности, а от восторга), Морковкин вынул пистолет из кобуры и начал им любоваться со всех сторон. Он даже нежно подышал на затвор и протер это место рукавом рубашки.
– Всю жизнь о таком мечтал! Это же легендарное оружие. Вы знаете, этот пистолет был создан в тридцатые годы прошлого века. Он прошел всю войну, потом был на вооружении милиции. А сейчас, – Морковкин опасливо огляделся и сообщил шепотом: – А сейчас таким оружием пользуются киллеры. Очень сильное и надежное оружие.
– Но вы же не киллер, – предостерег его Алешка.
– Где уж мне. – Морковкин вздохнул.
Мне даже показалось, что с сожалением. И с таким же сожалением он опустил пистолет в кобуру и застегнул ее. И стал все остальное в комнате осматривать.
– Неплохо вы тут устроились. О! Сундук старинный. – Он даже его потрогал. – Нет, не очень старинный.
– Раскладушка старинная, – сказал Алешка. – Вам не нужна?
– Она не старинная, она старая. О! Штурвал! Он настоящий? С корабля?
– С эсминца, – гордо сообщил Алешка. – Называется «Зас…» «Заспанный». Нет, перепутал: «Застенчивый».
Морковкин подошел к штурвалу, положил руки на рукоятки.
– Его нельзя трогать, – предупредил Алешка.
– Почему? – со смехом удивился актер. Но руки со штурвала убрал. – Развалится?
– Это сигнализация. Как в «Тимуре и его команде». «Позывной сигнал по форме номер один общий». Читали?
– Не только читал. Я даже этого Тимура играл в детском спектакле. Странный был мальчик.
– Очень, – согласился Алешка. – Старикам помогал, о детишках заботился. С хулиганами воевал. Ненормальный какой-то.
Каждый человек, конечно, с возрастом меняется. Я помню, когда Алешка был помладше, его любимым героем для подражания был Буратино. Алешка так мне и говорил:
– Он мне здорово нравится. Везде сует свой длинный нос. Заступается за друзей и дерется со всякими козлами.
– С козлами он не дрался, Лех.
– Ну с этими… С Карабасами, с Алисами и Базилиями всякими.
Недавно вот он прочитал книгу «Тимур и его команда». Потом он захочет стать каким-нибудь Робин Гудом. А потом Дон Кихотом. Я даже как-то папе сказал об этом. Он улыбнулся:
– Это трудный путь. – И одобрительно взглянул на Алешку. Будущий Дон Кихот в это время, высунув язык от напряжения, пытался уничтожить очередную запись в своем дневнике.
А вот Морковкин в Алешкином голосе иронии не почувствовал. Ему все-таки очень хотелось проверить штурвал – настоящий он или декоративный.
– Ну как хотите, – сказал Алешка. – Я за вас не отвечаю. Можете проверить. Вы этого достойны.
А Морковкин в этом и не сомневался. Он снова взялся за рукоятки и чуть повернул колесо. И тут же внизу раздался сердитый голос:
– Штурвал не трогать!
Морковкин аж от него отпрыгнул. Будто его током ударило.
– Вот видите, – назидательно сказал Алешка. Как непослушному ребенку. – А если вы его еще чуть-чуть повернете, то сразу же завоет на крыше сирена. И в милиции на пульте тоже что-нибудь завоет и замигает. Попробуйте, не бойтесь.
– Нет уж, – благоразумно отказался великий актер, – за ложный вызов могут наказать. А я очень законопослушный гражданин.
Тут он обратил внимание на Алешкины рисунки, которые тот прикнопил над своим рундуком.
– Это чье же творчество? – Он внимательно стал их разглядывать. – Ты рисовал, Алекс?
– Подумаешь! Я и вас могу нарисовать. Хоть левой ногой. Ваш автопортрет.
– Автопортрет мне не нужен. – Он стал говорить как-то задумчиво. – У меня моих фотографий три альбома набралось. Но одну штучку ты мне нарисуешь? В знак нашей дружбы. А вообще-то, чтоб ты знал, автопортрет – это когда художник сам себя рисует.
– А мне без разницы, чей автопортрет рисовать.
– Но все-таки? Принимаешь заказ? Гонорар обещаю.
Ответить Алешка не успел.
– Господа! – у калитки послышался знакомый голос. – Мужчины! Я вас уже заждалась! Это невозмо-о-о!..