– Ну конечно. Но власть необязательно должна передаваться по наследству.
– А каким же иным способом?
Он ответил ей сентенцией:
– Человека, сударыня, создает его работа, и пусть права наследуются только от такого родителя. В таком случае всегда будет преобладать лучшая часть нации и государство достигнет великих успехов.
– Значит, вы не придаете происхождению никакого значения?
– Никакого, сударыня, – иначе меня огорчило бы мое собственное.
На лице ее выступил яркий румянец, и он испугался, не оскорбил ли ее бестактностью. Но вопреки его ожиданиям упрека не последовало. Госпожа де Плугастель только спросила:
– А оно вас не огорчает? И никогда не огорчало, Андре?
– Никогда, сударыня. Я доволен.
– И вы никогда… никогда не сожалели, что не знали родительской любви?
Он рассмеялся, не принимая ее жалости, в которой не нуждался.
– Напротив, сударыня, я содрогаюсь при одной мысли, что́ бы они из меня сделали, и благодарен судьбе за то, что сам себя сформировал.
Она с минуту грустно смотрела на него, потом улыбнулась и кротко покачала головой.
– Вам не откажешь в самоуверенности. Однако мне хотелось бы, чтобы вы взглянули на вещи под иным углом. Сейчас открываются великие возможности для молодого человека с умом и талантом. Я могла бы вам помочь, и если бы вы согласились, то с моей помощью могли бы пойти очень далеко.
«О да, вы бы помогли мне попасть на виселицу, отправив в Австрию с такой же предательской миссией от имени королевы, с какой там находится господин де Плугастель, – подумал он. – Конечно, таким образом я достиг бы весьма высокого положения».
Вслух он ответил так, как требовала вежливость:
– Я благодарен вам, сударыня. Видите ли, поскольку я – за те идеалы, которые вам изложил, то не смог бы служить делу, препятствующему их воплощению в жизнь.
– Вас вводят в заблуждение предрассудки и личные обиды, Андре-Луи. Неужели вы позволите им встать на пути вашей карьеры?
– Даже если бы то, что я называю идеалами, было бы предрассудками, разве честно с моей стороны идти против них, в то время как я их придерживаюсь?
– Ах, если бы я могла убедить вас, что вы заблуждаетесь! Я могу сделать так много для того, чтобы ваши таланты нашли достойное применение! На службе у короля вы бы скоро преуспели. Подумайте об этом, Андре-Луи, а затем как-нибудь еще побеседуем.
Он ответил с холодной вежливостью:
– Боюсь, сударыня, что это ничего бы не изменило. Тем не менее благодарю вас за весьма лестное для меня участие. К своему несчастью, я ужасно упрям.
– А кто же кривит душой сейчас?
– О, сударыня, неискренность такого рода никого не вводит в заблуждение.
И тут из сада вновь появился господин де Керкадью и с некоторой нервозностью заявил, что ему пора возвращаться в Медон и по пути он завезет своего крестника на улицу Случая.
– Вы должны снова привезти его, Кантэн, – сказала графиня, когда они прощались.
– Возможно, как-нибудь, – туманно ответил господин де Керкадью и увлек за собой крестника.
В карете он напрямик спросил Андре-Луи, о чем говорила госпожа де Плугастель.
– Она была очень добра – славная женщина, – задумчиво сказал Андре-Луи.
– Черт побери, я же не спрашиваю, какое у тебя сложилось мнение о ней. Я спросил, что она тебе сказала.
– Она старалась внушить мне, что мои взгляды ошибочны. Говорила о великих делах, которые я мог бы совершить, и любезно предложила помощь, если я возьмусь за ум. Но поскольку чудес не бывает, я не стал ее обнадеживать.
– Понятно. А не говорила ли она что-нибудь еще?
Крестный сказал это таким повелительным тоном, что Андре-Луи повернулся и взглянул на него.
– А вы ожидали, что она скажет что-нибудь еще?
– О нет.
– В таком случае она оправдала ваши надежды.
– Как? О, тысяча чертей! Почему ты не можешь говорить по-человечески, чтобы тебя можно было понять, не ломая голову?
Господин де Керкадью ворчал всю дорогу до улицы Случая, или, во всяком случае, так показалось Андре-Луи. Наконец он умолк и сидел теперь в угрюмой задумчивости.
– Ты можешь вскоре заехать к нам в Медон, – сказал он Андре-Луи при расставании. – Но запомни, пожалуйста: если ты хочешь, чтобы мы остались друзьями, – никакой революционной политики!
Как-то утром, в августе, Ле Шапелье появился в академии на улице Случая в сопровождении человека с необычной внешностью. Его исполинское телосложение и обезображенное лицо показались Андре-Луи знакомыми. Этому человеку было слегка за тридцать. Глаза у него были небольшие и ясные, скулы широкие, нос кривой, как будто сломанный ударом, а рот почти бесформенный из-за шрама (в детстве бык боднул его в лицо). Как будто этого было мало, чтобы сделать его наружность отталкивающей, лицо носило следы оспы. Одет он был небрежно: длинный алый камзол, доходивший почти до лодыжек, грязные панталоны из оленьей кожи и сапоги с отворотами. Ворот рубашки, не особенно чистой, распахнут, галстук полуразвязан, мускулистая шея полностью раскрыта и высится на мощных плечах как столб. В левой руке – трость, скорее походившая на дубину, к конусообразной шляпе прикреплена кокарда. У незнакомца был властный вид, крупная голова откинута назад, как будто он постоянно бросал вызов.
Ле Шапелье представил его Андре-Луи с большой серьезностью:
– Это господин Дантон, наш коллега-адвокат, председатель Клуба кордельеров, о котором вы, вероятно, слышали.
Разумеется, Андре-Луи о нем слышал. Да и кто же в то время не слышал? К тому же он вспомнил, где видел Дантона: это был тот самый человек, который отказался снять шляпу в «Комеди Франсез» во время представления «Карла IX», проходившего столь бурно.
С интересом рассматривая его теперь, Андре-Луи размышлял о том, отчего так получается, что все или почти все ярые сторонники нововведений переболели оспой. Мирабо, журналист Демулен, филантроп Марат, маленький адвокат из Арраса Робеспьер, этот ужасный Дантон – все они носили на лице следы оспы. А нет ли здесь связи? – пришло ему в голову. Не вызывает ли заболевание оспой последствия морального порядка, приводящие к подобным взглядам?
Андре-Луи стряхнул праздные размышления, точнее, их спугнул громовой голос Дантона:
– Этот… Шапелье рассказал мне о вас. Он говорит, что вы… патриот.
Андре-Луи поразил тон, но еще больше – непристойности, которыми гигант, не моргнув глазом, пересыпал свою речь, впервые обращаясь к незнакомому человеку. Он рассмеялся, ибо не оставалось ничего иного.
– Если он вам так сказал, то немного преувеличил. Я действительно патриот, но что до остального, скромность вынуждает меня отрицать это.